![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
"Ученье - свет, а неученье - приятный полумрак"(с.школьная поговорка)
Контекст:
http://legitimist.ru/lib/philosophy/i_kireevskij_duhovnye_osnovy_russkoj_zhizni.pdf
http://www.psylib.org.ua/books/kiree01/index.htm - "О характере Просвещения Европы и его отношении к Просвещению в России"
«Все, что препятствует правильному и полному развитию Православия, — писал И. В. Киреевский, — все то препятствует развитию и благоденствию народа русского, все, что дает ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, все то искажает душу России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское и политическое.
Поэтому, чем более будут проникаться духом Православия государственность России и ее правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство и, вместе, тем оно будет благоустроеннее, ибо благоустройство правительственное возможно только в духе народных убеждений»(с.Киреевский)
Киреевский ,с точки зрения диалогической культуры между евразийцами и либералами - дядя философски гораздо более интересный, чем добрый сказочник митр. Илларион.
Во-первых, удивительно было обнаружить, что Киреевский имеет с современными либералами по меньшей мере одну точку этического соприкосновения - прежде всего, в его позиции по построению гласности, законности и гражданской сознательности в обществе.
Киреевский, всячески, впрочем, защищая троицу "Православие-Самодержавие-Народность", стремится эту "народность" поднять и присоединить к Царю и Церкви не только чувствнно(народ Царя любит и любит Церковь), но и разумом, путем мирного согласия деятельных душ "снизу", и тем самым предохранить русский народ от западнического распада в рафинированную отвлеченность гегелевской диалектики, познавательную безысходность Канта и хтоническую неопределённость Юма.
Его волнует и тревожит "односторонность" логики, её выверенность, далекая от шутки, непосредственности, игры и спонтанной живости.
Но вместе с тем он страшится ясности, боится саморазоблачения разума, обернутого против самого себя, боится той интуитивно угадываемой им перспективы распада личности, которая стоит за способности радикально усомниться в самостоятельности собственной воли.
Его - и тут начинается уже существенное расхождение с либеральной этикой - также отвращает от себя индивидуализм, индивидуальное самосозидание, плюрализм, когда каждый человек создает свой паззл и свою вселенную - он резко обзывает такой подход "мечтанием" и "личным капризом", и не видит открываемого индивидуализмом компетентностного разнообразия, цветения акцентов. Он не проводит границы между пугающей его атомизацией и индивидуаией, не видит между ними качественной жизнесозидающей разницы.
Вторая, достаточно радостная точка диалога - в том, что Киреевский различает мнение/верование и убеждение. В этом моменте он близок к объективистам - для нас существенны именно убеждения,а не мнения, верования или чистая информированность, не зарепившаяся прочно в освоенном человеком опыте.
"убеждение есть невыисканное сознание всей совокупности общественных отношений, мнение есть преувеличенное сочувствие только той стороне общественных интересов, которая совпадает с интересами одной партии и потому прикрывает ее своекорыстную исключительность обманчивым призраком общей пользы."(с.иреевский)
Это близко объективизму и достойно сожаления то,что Киреевский подошел к западной философии со стороны Гегеля, Канта,Юма,Спинозы, схоластов и Шеллинга. Подобные "холодные высоты", доводящие способность разума к построению абстракций до логического предела и ещё не повернувшиеся к позитивистскому чувственному опыту, легко могут отпугнуть человека ,ищущего некоторой качественной, моральной, чувственной опоры в философии.
В-третьих, вызывает одновременно и сочувствие и сожаление то, что Киреевский не нущпал связующую нить между многгообразием вроучений и видел олноту истины лишь в православии, отказывая в этиической завершенности другим христианским церквям, мусульманству и язычеству.
Киреевский не мог не знать - и он прямо пишет - что полноценная натура человека, наделенная дробродетелями, имеет органический характер и может не зависеть от религии - как он сам пишет, в отношении мусульман - "существовать вопреки ей":
В Божественной истине может быть живительная сила и что, какая бы ни была наружность жизни вне истины существенной, — эта жизнь непременно обманчивая и ложная в самом корню своем. В истории язычества и магометанства Вы найдете много примеров
людей с похвальною нравственностью, но разве из этого позволите заключить, что магометанство ведет к спасению или даже что магометанство не мешает спасению человека? Магометане похвальной нравственности вели хорошую жизнь вопреки ложности их учения, а не вследствие этой ложности. Противоречие между правдою их жизни и ложью их убеждений могло бытьтолько вследствие недостатка в них внутренней
цельности; этот же недостаток внутренней цельности может быть причиною дурной жизни человека с истинными убеждениями. Из этого, однако же, не вправе мы вывести, чтобы убеждения были вещию совершенно постороннею для жизни. Та жизнь слепая, которая нейдет по убеждениям, а совершается по безотчетным стремлениям, не связанным в единство сознания. Внутренняя темнота такой жизни не позволяет назвать ее нравственною, как бы чиста она ни казалась снаружи. Нравственное достоинство действий заключается не в самом действии, а в намерении:
нравственное достоинство намерения определяется только его отношением ко всей цельности
самосознания. Потому там, где нет этой цельности, где вместо цельности лежит внутреннее противоречие, — там не может быть и речи о нравственном достоинстве.
Нет качеств в человеческом сердце, которые бы были безусловно добродетельны; самые
прекрасные, самые возвышенные движения души: бескорыстная любовь, несокрушимая твердость воли, великодушное самопожертвование, верность слову, геройство самопожертвования — все, чему удивляется человек в человеке, все, что своим ярким появлением возбуждает радостный трепет сочувствия и восторга, — все получает свое настоящее значение от того корня, из которого оно происходит, от того основного побуждения, которое лежит на дне человеческого сердца и определяет всю совокупность его внутреннего бытия.
Это основное побуждение сердца слагается из любви и убеждения. Если убеждение ложно, то и любви не может быть безусловно чистой. Потому те прекрасные качества, которым мы удивляемся и радуемся в язычнике, в магометанине, в неверующем, прекрасны только в отдельности от их нравственного лица. Ибо нравственное лицо — не сочетание тех или других качеств, но живая цельность самобытности
Взгляд Киреевского на частную собственность:
Одно из самых существенных отличий правомерного устройства России и Запада составляют коренные понятия о праве поземельной собственности. Римские гражданские законы, можно сказать, суть все не что иное, как развитие безусловности этого права. Западноевропейские общественные устройства также произошли из разновидных сочетаний этих самобытных прав, в основании своем неограниченных и только в отношениях общественных принимающих некоторые взаимно-условные ограничения. Можно сказать, все здание западной общественности стоит на развитии этого личного права собственности, так что и самая личность в юридической основе своей есть только выражение этого права собственности.
В устройстве русской общественности личность есть первое основание, а право собственности только ее случайное отношение. Общине земля принадлежит потому, что община состоит из семей, состоящих из лиц, могущих землю возделывать. С увеличением числа лиц увеличивается и количество земли, принадлежащее семье, с уменьшением – уменьшается. Право общины над землею ограничивается правом помещика или вотчинника; право помещика условливается его отношением к государству. Отношения помещика к государству зависят не от поместья его, но его поместье зависит от его личных отношений. Эти личные отношения определяются столько же личными отношениями его отца, сколько и собственными, теряются неспособностью поддерживать их или возрастают решительным перевесом достоинств над другими, совместными, личностями. Одним словом, безусловность поземельной собственности могла являться в России только как исключение. Общество слагалось не из частных собственностей, к которым приписывались лица, но из лиц, которым приписывалась собственность
Здесь Киреевский допускает существование личности без собственности, сводя собственность к случаному достоянию личности, свободы - без её материального обеспечения и без моральной ответственности за результат своей земледеятельности.
Сравнивая западный ум и русский, Киреевский допускает избыточную генерализацию и идеализацию:
"Западный человек раздробляет свою жизнь на отдельные стремления и хотя связывает их рассудком в один общий план, однако же в каждую минуту жизни является как иной человек. В одном углу его сердца живет чувство религиозное, которое он употребляет при упражнениях благочестия; в другом – отдельно – силы разума и усилия житейских занятий; в третьем – стремления к чувственным утехам; в четвертом – нравственно-семейное чувство; в пятом – стремление к личной корысти; в шестом – стремление к наслаждениям изящно-искусственным; и каждое из частных стремлений подразделяется еще на разные виды, сопровождаемые особыми состояниями души, которые все являются разрозненно одно от другого и связываются только отвлеченным рассудочным воспоминанием. Западный человек легко мог поутру молиться с горячим, напряженным, изумительным усердием; потом отдохнуть от усердия, забыв молитву и упражняя другие силы в работе; потом отдохнуть от работы, не только физически, но и нравственно, забывая ее сухие занятия за смехом и звоном застольных песен; потом забыть весь день и всю жизнь в мечтательном наслаждении искусственного зрелища. На другой день ему легко было опять снова начать оборачивать то же колесо своей наружно правильной жизни.
Не так человек русский. Моляся в церкви, он не кричит от восторга, не бьет себя в грудь, не падает без чувств от умиления, напротив, во время подвига молитвенного он особенно старается сохранить трезвый ум и цельность духа. Когда же не односторонняя напряженность чувствительности, но самая полнота молитвенного самосознания проникнет его душу и умиление коснется его сердца, то слезы его льются незаметно и никакое страстное движение не смущает глубокой тишины его внутреннего состояния. Зато он не поет и застольных песен. Его обед совершается с молитвою. С молитвою начинает и оканчивает он каждое дело. С молитвою входит в дом и выходит. Последний крестьянин, являясь во дворец перед лицо великого князя (за честь которого он, может быть, вчера еще отваживал свою жизнь в каком-нибудь случайном споре с ляхами), не кланяется хозяину прежде, чем преклонится перед изображением святыни, которое всегда очевидно стояло в почетном углу каждой избы, большой и малой. Так русский человек каждое важное и неважное дело свое всегда связывал непосредственно с высшим понятием ума и с глубочайшим средоточием сердца."
Подобная генерализация не особо уместна в силу огромного различия менталитетов немца, англичанина, француза и отдельных личностей.
Кроме того, оспевая сосредоточенную самоуглубленную центрированность русского,проникающую во все сферы жизни(якобы), он совершенно "забывает" западный мистицизм, западных мистиков, духовных практиков, оставляет в стороне осуждаемую им за якобы "искусствнность" рыцарскуо-орденскую индивидуацию.
"Скажи дураку Богу молиться - он и лоб расшибёт" - сказано также отнюдь не про европейца и здесь нельзя сказать ,кто был более пылок и дурен в своих глупостях - глупый европеец или такой же русский.
В его критике немецкой философии и западного подхода к познанию мира прослеживается одна из иллюзий в отношении личности и душевного склада джняшек, которая встречается очень часто - никак не реже,чем мной любимый эффект Данинга-Крюгера.
Настолько часто ,что мне даже хочется дать ей своё название
По аналогии с "шоком будущего", я назову её "нарциссический шок".
"Нарциссический шок" - это резкое отрезвление, происходящее в процессе общения человека
,стоящего на более низкой ступени жизненного опыта и духовной самоорганизации, в процессе общения с человеком с большим жизненным опытом, более разумными и выполнимыми желаниями, стремлениями, представлениями и ценностями, который не применяет механику контролируемого регресса на уровень собеседника.
Это резкое отрезвление, накладываясь на первичный нарциссизм человека, на его завышенные "детские" ожидания по отношению к жизни в целом, создают у последнего впечатление "жестокости". "самомнения", "гордыни", "сухости", "черствости", "холодности" ума и характера собеседника. Человек оказывается оскорблен в своих "чувствах верующего" - в то время как его собеседник ни в чем не проявил своеволия или злого, человеконенавистнеческого умысла, а лишь обрисовал словами определенный аспект бытия в целом, ничего не добавляя от себя.
Это часто сильно отталкивает незрелую личность от общения с более зрелой, которое могло бы иметь для него и смысл,и пользу.
По мере сближения уровней собеседников, там, где был ранее виден лишь кажущийся холод, начинаешь видеть нежный,тонкий свет, любовь, сдержанность, понимание и тепло.
В критике западной духовности Киреевский постоянно подчеркивает якобы более миролюбивый русский характер, якобы меньшую жестокость русских друг к другу по сравнению с "готско-римскими" брутальными завоевателями.
Способ, которым Киреевский оценивает уровень жестокости, формализма, завоевательной агрессии и чем русские усобицы были хуже европейских кровавых бань, нигде не приведён и кажется ему очевидным.
Интересна неприязнь Киреевского ко всякой двойственности, стремлние к утишению ума,к созерцанию - он практически, если пользоваться моей классификацией - человек "гностического склада", адвайтист от православия, наш "Тони Парсонс":). Вкусить истинную пользу науки такой человек до времени ещё не может полностью, пока не утихнут страсти, порожденные недостатком связности всех устремлений с их корнем, с "дном сердца", как его описывает Киреевский.
Киреевский видит возможность особой, русской науки, на отличных от "раздвоенной" европейской науки началах, впадая в научный национализм - именно по причине недостатка универсализма в характере, в силу узости миропонимания,в силу неудовлетворенности потребности в самопознании, которая - в его случае - блокирует любопытство к познанию Другого ради Другого.
Но это достаточно тонкое омрачение. Мне оно напоминает мое собствнное в период 13-15 лет состояние, когда мне западная философия в сопоставлении с большинством систем религиозной восточной презрительно представлялась умозрительным интеллектуализмом, не основанным на живом опыте соприкосновения Абсолютом и только логически приходящим к необходимости последнего. "Говорят о том, что никогда не чувствовали".
Сейчас я знаю: ничего нельзя презирать заранее, а особенно того,что не знаешь хорошо. И даже зная, можно заново переоткрыть и устыдиться собственного непроницаемого высокомерия.
Понимание того,что даже из "целостного", "холического" состояния нет возможности вывести ни конкретное знание,ни этическую систему иным образом вне развития достаточно рафинированного разума - пришло позже и заново вернуло мне интерес к светской западной философии, не требующей необходимой поры на самоуглубленный духовный опыт, к пониманию того, что естественный синтетический настрой ума лёгок, а анализ подлинной высоты, анализ конструктивный, анализ, плотно ложащийся" на предметный опыт - развить чрезвычайно сложно. И привязанность к регрессивному холизму это тормозит, и тормозит чудовищно, и это хоть и сладко,хоть и чисто,хоть и духовно,хоть и живо, хоть и сердечно,хоть и поэтично,хоть и позволяет смотреть на мир из любви и ясности, хоть и позволяет за каждым движением временного видеть Недвижный Покой - но даже это яд, яд интегральности, с опорой на чувственное начало, пусть и в самом тонком трансцендентально-субъективистском его проявлении.
"Уилберовщина", она же,по Киреевскому - " цельность разума, понимающая относительность иных истин по сравнению с Православием":
"...свободное развитие естественных законов разума не может быть вредно для веры
православно мыслящего. Православно верующий может заразиться неверием — и то только при
недостатке внешней самобытной образованности, — но не может, как мыслящий других исповеданий, естественным развитием разума прийти к неверию. Ибо его коренные понятия о вере и разуме предохраняют его от этого несчастия.
Вера для него не слепое понятие, которое потому только в состоянии веры, что не развито естественным разумом, и которое разум должен возвысить на степень знания, разложив его на составные части и показав таким образом, что в нем нет ничего особенного, чего бы и без Божественного Откровения нельзя было найти в сознании естественного разума; она также не один внешний авторитет, перед которым разум должен слепнуть, но авторитет вместе внешний и внутренний, высшая разумность, живительная для ума. Для нее развитие разума естественного служит только ступенями, и, превышая обыкновенное состояние ума, она тем самым вразумляет его, что он отклонился от своей первоестественной цельности, и этим вразумлением побуждает к возвращению на степень высшей деятельности. Ибо православно верующий знает, что для цельной истины нужна цельность разума, и искание этой цельности составляет постоянную задачу его мышления.
При таком убеждении вся цепь основных начал естественного разума, могущих служить исходными точками для всех возможных систем мышления, является ниже разума верующего, как в бытии внешней природы вся цепь различных органических существ является ниже человека, способного при всех степенях развития к внутреннему богосознанию и молитве.
Находясь на этой высшей степени мышления, православно верующий легко и безвредно может понять все системы мышления, исходящие из низших степеней разума, и видеть их ограниченность и вместе относительную истинность.
Но для мышления, находящегося на низшей степени, высшая непонятна и представляется неразумием. Таков закон человеческого ума вообще.
Эта независимость основной мысли православно верующего от низших систем, могущих прикасаться его уму, не составляет исключительной принадлежности одних ученых богословов и находится, так сказать, в самом воздухе Православия. Ибо как бы ни мало были развиты рассудочные понятия верующего, но каждый православный сознает во глубине души, что истина Божественная не обнимается соображениями обыкновенного разума и требует высшего, духовного зрения, которое приобретается не наружною ученостию, но внутреннею цельностию бытия.
Потому истинного богомыслия ищет он там, где думает встретить вместе и чистую цельную жизнь, которая ручается ему за цельность разума, а не там, где возвышается одна школьная образованность. Потому также весьма редки случаи, чтобы православно верующий утратил свою веру единственно вследствие каких-нибудь логических рассуждений, могущих изменить его рассудочные понятия. По большей части он увлекается к неверию, а не убеждается им. Он теряет веру не от умственных затруднений, но вследствие соблазнов жизни и своими рассудочными соображениями ищет только оправдать в собственных глазах своих свое сердечное отступничество. Впоследствии уже безверие укрепляется в нем какою-нибудь разумною системою, заменяющею прежнюю веру, так что тогда ему уже трудно бывает опять возвратиться к вере, не прочистив предварительно дороги для своего разума. Но покуда он верит сердцем, для него логическое рассуждение безопасно. Ибо для него нет мышления, оторванного от памяти о внутренней цельности ума, о том средоточии самосознания, где настоящее место для высшей истины и где не один отвлеченный разум, но вся совокупность умственных и душевных сил кладут одну общую печать достоверности на мысль, предстоящую разуму, — как на
Афонских Горах каждый монастырь имеет только одну часть той печати, которая, слагаясь вместе изо всех отдельных частей, на общем соборе монастырских предстоятелей составляет одну законную печать Афона.
Можно сказать, что это понимание имеет предваритльный характер - но это одна из последних ступеней развития до-объективистского.
Заслуживает уважения и восхищения уверенная отмазка Киреевского от диалектики и понимание её двуличия - что,к сожалению, не поняли многие другие люди.
Мне хочется думать,что, судя по симпатию к к умному деланию, христианскому богосозерцанию, филочсофии Шеллинга и отвращению к релятивизму, дилектике и имморализму - Киреевский вполне иог бы стать на сторону Адама Смитта, если бы знал его лучше как прежде всего этического либерального философа, опиравшегося на систему над-религиозных,но пронизывающих высшие формы человеческой религиозностиестественных ценностей.
В этом смысле, они с нами почти едины и Киреевского отличает лишь тонкая двойственность "меня и Другого", тонкое самосохранение, нжеление пройти через радикальное игольное ушко естественности, предельной чистоты, предельной опытной испытательности своего самобытия - этот последний шаг он не совершил.
Православие , в его понимании, несколько шире, чем русская церковность или чистое обрядодействие - которым она стала сейчас("Главное - Чаша!") - а та полнота раннеапостольской христианской истины,которая существовала до разделения церквей.
В общем, из русских евразийцев он чть ли не на 9/10 союзник современному объективисту, болеющему душой за русскую законность, консолидацию Гражданское общество, культру диалога, , целостность разума, образование и философскую конкретику с порой на деонтологию.
Его основной довод против рационализма как знания,претендующего на ложную полноту - недопонимание. Рационализм более позднго времени эту ошибку исправил самостоятельно в русле позитивизма и критического рационализма, скромного научного реализма, и прошёл целый ряд впечатляющих откатов к архаике, вплоть до хиппи-движения ,которое,к счастью,Киреевский уже не увидел.
Я такого приятного сюрприза не ожидала.Киреевский, вообще говоря,несмотря на традиионалистские становки, даже не особо-то "евразиец".
Его просто евразийцы к себе притянули за ухи, стараясь заменить здоровый эгоизм некоторой формой подотчётной сакральности.
Практически потрясает то, что Киреевский чуть ли не прото-объективист в "традицоналистской оболочке":
1. Установка на непротиворечивсть - одна с либеральными объективистами.
2. Установка на стремление личности к Истине и цели,объединяющей стремления человека в систему - объективистская по духу.
3. Установка на опору на телесную самопринадлежность и чувственную непосредственность - еть установка на здоровый эгоизм, романтику, "чистую", светлую, смеющуюся страсть, которая есть и в объективистах
4. Установка на илософию как на опору науки и богословия, объединяющую нравственность и познание внешнего мира ссамопознанием - либеральная, объективитстская.
5.Установка на законность, подотчётность, инициативу снизу - либеральная, правлиберальная.
6. Установка на отрицание диалектики "по Гегелю", релятивизма, кантианства, юмианства - объективистична. Вспомним, как Рэнд ругала Канта за "тёмность" и "муть"
7. Установка на тождество - ну, тут сложнее, но чувствуется в Киреевском требование "нераздвоенности" бытия, соответствие имени и формы.
8. Установка на "преодоление постмодернизма" - точнее,того, что только собирается им стать. Тут Киреевский вообще прозревает будущие проблемы Запада, будущий уклон в крайность, из которой потом Запад выползет, ещё лучше и краше прежнего:)
С точки зрения объективиста-модерниста-индустриалиста - опять же, все прекрасно.
9.Установка на личностность, но без признания самоценности личости - это то-то вроде недо-индивидуализма,который сам себя стесняется осознать,чтобы не придти к противоречиям в базовой Троице - "СПН"
Киреевский не джняша, но няша вполне. Хотя и "сыроват", но пытается опереться на эстетическую солидарность - почти как Рорти, не формулируя своих нравственных начал.
Тут любящий Россию либерал может и в свою библиотеку с гордостью и со смыслом поставить труды Киреевского.
У нас поразительно много общего, хотя идем с совершенно разных стартовых точек.
(0___0)
Контекст:
http://legitimist.ru/lib/philosophy/i_kireevskij_duhovnye_osnovy_russkoj_zhizni.pdf
http://www.psylib.org.ua/books/kiree01/index.htm - "О характере Просвещения Европы и его отношении к Просвещению в России"
«Все, что препятствует правильному и полному развитию Православия, — писал И. В. Киреевский, — все то препятствует развитию и благоденствию народа русского, все, что дает ложное и не чисто православное направление народному духу и образованности, все то искажает душу России и убивает ее здоровье нравственное, гражданское и политическое.
Поэтому, чем более будут проникаться духом Православия государственность России и ее правительство, тем здоровее будет развитие народное, тем благополучнее народ и тем крепче его правительство и, вместе, тем оно будет благоустроеннее, ибо благоустройство правительственное возможно только в духе народных убеждений»(с.Киреевский)
Киреевский ,с точки зрения диалогической культуры между евразийцами и либералами - дядя философски гораздо более интересный, чем добрый сказочник митр. Илларион.
Во-первых, удивительно было обнаружить, что Киреевский имеет с современными либералами по меньшей мере одну точку этического соприкосновения - прежде всего, в его позиции по построению гласности, законности и гражданской сознательности в обществе.
Киреевский, всячески, впрочем, защищая троицу "Православие-Самодержавие-Народность", стремится эту "народность" поднять и присоединить к Царю и Церкви не только чувствнно(народ Царя любит и любит Церковь), но и разумом, путем мирного согласия деятельных душ "снизу", и тем самым предохранить русский народ от западнического распада в рафинированную отвлеченность гегелевской диалектики, познавательную безысходность Канта и хтоническую неопределённость Юма.
Его волнует и тревожит "односторонность" логики, её выверенность, далекая от шутки, непосредственности, игры и спонтанной живости.
Но вместе с тем он страшится ясности, боится саморазоблачения разума, обернутого против самого себя, боится той интуитивно угадываемой им перспективы распада личности, которая стоит за способности радикально усомниться в самостоятельности собственной воли.
Его - и тут начинается уже существенное расхождение с либеральной этикой - также отвращает от себя индивидуализм, индивидуальное самосозидание, плюрализм, когда каждый человек создает свой паззл и свою вселенную - он резко обзывает такой подход "мечтанием" и "личным капризом", и не видит открываемого индивидуализмом компетентностного разнообразия, цветения акцентов. Он не проводит границы между пугающей его атомизацией и индивидуаией, не видит между ними качественной жизнесозидающей разницы.
Вторая, достаточно радостная точка диалога - в том, что Киреевский различает мнение/верование и убеждение. В этом моменте он близок к объективистам - для нас существенны именно убеждения,а не мнения, верования или чистая информированность, не зарепившаяся прочно в освоенном человеком опыте.
"убеждение есть невыисканное сознание всей совокупности общественных отношений, мнение есть преувеличенное сочувствие только той стороне общественных интересов, которая совпадает с интересами одной партии и потому прикрывает ее своекорыстную исключительность обманчивым призраком общей пользы."(с.иреевский)
Это близко объективизму и достойно сожаления то,что Киреевский подошел к западной философии со стороны Гегеля, Канта,Юма,Спинозы, схоластов и Шеллинга. Подобные "холодные высоты", доводящие способность разума к построению абстракций до логического предела и ещё не повернувшиеся к позитивистскому чувственному опыту, легко могут отпугнуть человека ,ищущего некоторой качественной, моральной, чувственной опоры в философии.
В-третьих, вызывает одновременно и сочувствие и сожаление то, что Киреевский не нущпал связующую нить между многгообразием вроучений и видел олноту истины лишь в православии, отказывая в этиической завершенности другим христианским церквям, мусульманству и язычеству.
Киреевский не мог не знать - и он прямо пишет - что полноценная натура человека, наделенная дробродетелями, имеет органический характер и может не зависеть от религии - как он сам пишет, в отношении мусульман - "существовать вопреки ей":
В Божественной истине может быть живительная сила и что, какая бы ни была наружность жизни вне истины существенной, — эта жизнь непременно обманчивая и ложная в самом корню своем. В истории язычества и магометанства Вы найдете много примеров
людей с похвальною нравственностью, но разве из этого позволите заключить, что магометанство ведет к спасению или даже что магометанство не мешает спасению человека? Магометане похвальной нравственности вели хорошую жизнь вопреки ложности их учения, а не вследствие этой ложности. Противоречие между правдою их жизни и ложью их убеждений могло бытьтолько вследствие недостатка в них внутренней
цельности; этот же недостаток внутренней цельности может быть причиною дурной жизни человека с истинными убеждениями. Из этого, однако же, не вправе мы вывести, чтобы убеждения были вещию совершенно постороннею для жизни. Та жизнь слепая, которая нейдет по убеждениям, а совершается по безотчетным стремлениям, не связанным в единство сознания. Внутренняя темнота такой жизни не позволяет назвать ее нравственною, как бы чиста она ни казалась снаружи. Нравственное достоинство действий заключается не в самом действии, а в намерении:
нравственное достоинство намерения определяется только его отношением ко всей цельности
самосознания. Потому там, где нет этой цельности, где вместо цельности лежит внутреннее противоречие, — там не может быть и речи о нравственном достоинстве.
Нет качеств в человеческом сердце, которые бы были безусловно добродетельны; самые
прекрасные, самые возвышенные движения души: бескорыстная любовь, несокрушимая твердость воли, великодушное самопожертвование, верность слову, геройство самопожертвования — все, чему удивляется человек в человеке, все, что своим ярким появлением возбуждает радостный трепет сочувствия и восторга, — все получает свое настоящее значение от того корня, из которого оно происходит, от того основного побуждения, которое лежит на дне человеческого сердца и определяет всю совокупность его внутреннего бытия.
Это основное побуждение сердца слагается из любви и убеждения. Если убеждение ложно, то и любви не может быть безусловно чистой. Потому те прекрасные качества, которым мы удивляемся и радуемся в язычнике, в магометанине, в неверующем, прекрасны только в отдельности от их нравственного лица. Ибо нравственное лицо — не сочетание тех или других качеств, но живая цельность самобытности
Взгляд Киреевского на частную собственность:
Одно из самых существенных отличий правомерного устройства России и Запада составляют коренные понятия о праве поземельной собственности. Римские гражданские законы, можно сказать, суть все не что иное, как развитие безусловности этого права. Западноевропейские общественные устройства также произошли из разновидных сочетаний этих самобытных прав, в основании своем неограниченных и только в отношениях общественных принимающих некоторые взаимно-условные ограничения. Можно сказать, все здание западной общественности стоит на развитии этого личного права собственности, так что и самая личность в юридической основе своей есть только выражение этого права собственности.
В устройстве русской общественности личность есть первое основание, а право собственности только ее случайное отношение. Общине земля принадлежит потому, что община состоит из семей, состоящих из лиц, могущих землю возделывать. С увеличением числа лиц увеличивается и количество земли, принадлежащее семье, с уменьшением – уменьшается. Право общины над землею ограничивается правом помещика или вотчинника; право помещика условливается его отношением к государству. Отношения помещика к государству зависят не от поместья его, но его поместье зависит от его личных отношений. Эти личные отношения определяются столько же личными отношениями его отца, сколько и собственными, теряются неспособностью поддерживать их или возрастают решительным перевесом достоинств над другими, совместными, личностями. Одним словом, безусловность поземельной собственности могла являться в России только как исключение. Общество слагалось не из частных собственностей, к которым приписывались лица, но из лиц, которым приписывалась собственность
Здесь Киреевский допускает существование личности без собственности, сводя собственность к случаному достоянию личности, свободы - без её материального обеспечения и без моральной ответственности за результат своей земледеятельности.
Сравнивая западный ум и русский, Киреевский допускает избыточную генерализацию и идеализацию:
"Западный человек раздробляет свою жизнь на отдельные стремления и хотя связывает их рассудком в один общий план, однако же в каждую минуту жизни является как иной человек. В одном углу его сердца живет чувство религиозное, которое он употребляет при упражнениях благочестия; в другом – отдельно – силы разума и усилия житейских занятий; в третьем – стремления к чувственным утехам; в четвертом – нравственно-семейное чувство; в пятом – стремление к личной корысти; в шестом – стремление к наслаждениям изящно-искусственным; и каждое из частных стремлений подразделяется еще на разные виды, сопровождаемые особыми состояниями души, которые все являются разрозненно одно от другого и связываются только отвлеченным рассудочным воспоминанием. Западный человек легко мог поутру молиться с горячим, напряженным, изумительным усердием; потом отдохнуть от усердия, забыв молитву и упражняя другие силы в работе; потом отдохнуть от работы, не только физически, но и нравственно, забывая ее сухие занятия за смехом и звоном застольных песен; потом забыть весь день и всю жизнь в мечтательном наслаждении искусственного зрелища. На другой день ему легко было опять снова начать оборачивать то же колесо своей наружно правильной жизни.
Не так человек русский. Моляся в церкви, он не кричит от восторга, не бьет себя в грудь, не падает без чувств от умиления, напротив, во время подвига молитвенного он особенно старается сохранить трезвый ум и цельность духа. Когда же не односторонняя напряженность чувствительности, но самая полнота молитвенного самосознания проникнет его душу и умиление коснется его сердца, то слезы его льются незаметно и никакое страстное движение не смущает глубокой тишины его внутреннего состояния. Зато он не поет и застольных песен. Его обед совершается с молитвою. С молитвою начинает и оканчивает он каждое дело. С молитвою входит в дом и выходит. Последний крестьянин, являясь во дворец перед лицо великого князя (за честь которого он, может быть, вчера еще отваживал свою жизнь в каком-нибудь случайном споре с ляхами), не кланяется хозяину прежде, чем преклонится перед изображением святыни, которое всегда очевидно стояло в почетном углу каждой избы, большой и малой. Так русский человек каждое важное и неважное дело свое всегда связывал непосредственно с высшим понятием ума и с глубочайшим средоточием сердца."
Подобная генерализация не особо уместна в силу огромного различия менталитетов немца, англичанина, француза и отдельных личностей.
Кроме того, оспевая сосредоточенную самоуглубленную центрированность русского,проникающую во все сферы жизни(якобы), он совершенно "забывает" западный мистицизм, западных мистиков, духовных практиков, оставляет в стороне осуждаемую им за якобы "искусствнность" рыцарскуо-орденскую индивидуацию.
"Скажи дураку Богу молиться - он и лоб расшибёт" - сказано также отнюдь не про европейца и здесь нельзя сказать ,кто был более пылок и дурен в своих глупостях - глупый европеец или такой же русский.
В его критике немецкой философии и западного подхода к познанию мира прослеживается одна из иллюзий в отношении личности и душевного склада джняшек, которая встречается очень часто - никак не реже,чем мной любимый эффект Данинга-Крюгера.
Настолько часто ,что мне даже хочется дать ей своё название
По аналогии с "шоком будущего", я назову её "нарциссический шок".
"Нарциссический шок" - это резкое отрезвление, происходящее в процессе общения человека
,стоящего на более низкой ступени жизненного опыта и духовной самоорганизации, в процессе общения с человеком с большим жизненным опытом, более разумными и выполнимыми желаниями, стремлениями, представлениями и ценностями, который не применяет механику контролируемого регресса на уровень собеседника.
Это резкое отрезвление, накладываясь на первичный нарциссизм человека, на его завышенные "детские" ожидания по отношению к жизни в целом, создают у последнего впечатление "жестокости". "самомнения", "гордыни", "сухости", "черствости", "холодности" ума и характера собеседника. Человек оказывается оскорблен в своих "чувствах верующего" - в то время как его собеседник ни в чем не проявил своеволия или злого, человеконенавистнеческого умысла, а лишь обрисовал словами определенный аспект бытия в целом, ничего не добавляя от себя.
Это часто сильно отталкивает незрелую личность от общения с более зрелой, которое могло бы иметь для него и смысл,и пользу.
По мере сближения уровней собеседников, там, где был ранее виден лишь кажущийся холод, начинаешь видеть нежный,тонкий свет, любовь, сдержанность, понимание и тепло.
В критике западной духовности Киреевский постоянно подчеркивает якобы более миролюбивый русский характер, якобы меньшую жестокость русских друг к другу по сравнению с "готско-римскими" брутальными завоевателями.
Способ, которым Киреевский оценивает уровень жестокости, формализма, завоевательной агрессии и чем русские усобицы были хуже европейских кровавых бань, нигде не приведён и кажется ему очевидным.
Интересна неприязнь Киреевского ко всякой двойственности, стремлние к утишению ума,к созерцанию - он практически, если пользоваться моей классификацией - человек "гностического склада", адвайтист от православия, наш "Тони Парсонс":). Вкусить истинную пользу науки такой человек до времени ещё не может полностью, пока не утихнут страсти, порожденные недостатком связности всех устремлений с их корнем, с "дном сердца", как его описывает Киреевский.
Киреевский видит возможность особой, русской науки, на отличных от "раздвоенной" европейской науки началах, впадая в научный национализм - именно по причине недостатка универсализма в характере, в силу узости миропонимания,в силу неудовлетворенности потребности в самопознании, которая - в его случае - блокирует любопытство к познанию Другого ради Другого.
Но это достаточно тонкое омрачение. Мне оно напоминает мое собствнное в период 13-15 лет состояние, когда мне западная философия в сопоставлении с большинством систем религиозной восточной презрительно представлялась умозрительным интеллектуализмом, не основанным на живом опыте соприкосновения Абсолютом и только логически приходящим к необходимости последнего. "Говорят о том, что никогда не чувствовали".
Сейчас я знаю: ничего нельзя презирать заранее, а особенно того,что не знаешь хорошо. И даже зная, можно заново переоткрыть и устыдиться собственного непроницаемого высокомерия.
Понимание того,что даже из "целостного", "холического" состояния нет возможности вывести ни конкретное знание,ни этическую систему иным образом вне развития достаточно рафинированного разума - пришло позже и заново вернуло мне интерес к светской западной философии, не требующей необходимой поры на самоуглубленный духовный опыт, к пониманию того, что естественный синтетический настрой ума лёгок, а анализ подлинной высоты, анализ конструктивный, анализ, плотно ложащийся" на предметный опыт - развить чрезвычайно сложно. И привязанность к регрессивному холизму это тормозит, и тормозит чудовищно, и это хоть и сладко,хоть и чисто,хоть и духовно,хоть и живо, хоть и сердечно,хоть и поэтично,хоть и позволяет смотреть на мир из любви и ясности, хоть и позволяет за каждым движением временного видеть Недвижный Покой - но даже это яд, яд интегральности, с опорой на чувственное начало, пусть и в самом тонком трансцендентально-субъективистском его проявлении.
"Уилберовщина", она же,по Киреевскому - " цельность разума, понимающая относительность иных истин по сравнению с Православием":
"...свободное развитие естественных законов разума не может быть вредно для веры
православно мыслящего. Православно верующий может заразиться неверием — и то только при
недостатке внешней самобытной образованности, — но не может, как мыслящий других исповеданий, естественным развитием разума прийти к неверию. Ибо его коренные понятия о вере и разуме предохраняют его от этого несчастия.
Вера для него не слепое понятие, которое потому только в состоянии веры, что не развито естественным разумом, и которое разум должен возвысить на степень знания, разложив его на составные части и показав таким образом, что в нем нет ничего особенного, чего бы и без Божественного Откровения нельзя было найти в сознании естественного разума; она также не один внешний авторитет, перед которым разум должен слепнуть, но авторитет вместе внешний и внутренний, высшая разумность, живительная для ума. Для нее развитие разума естественного служит только ступенями, и, превышая обыкновенное состояние ума, она тем самым вразумляет его, что он отклонился от своей первоестественной цельности, и этим вразумлением побуждает к возвращению на степень высшей деятельности. Ибо православно верующий знает, что для цельной истины нужна цельность разума, и искание этой цельности составляет постоянную задачу его мышления.
При таком убеждении вся цепь основных начал естественного разума, могущих служить исходными точками для всех возможных систем мышления, является ниже разума верующего, как в бытии внешней природы вся цепь различных органических существ является ниже человека, способного при всех степенях развития к внутреннему богосознанию и молитве.
Находясь на этой высшей степени мышления, православно верующий легко и безвредно может понять все системы мышления, исходящие из низших степеней разума, и видеть их ограниченность и вместе относительную истинность.
Но для мышления, находящегося на низшей степени, высшая непонятна и представляется неразумием. Таков закон человеческого ума вообще.
Эта независимость основной мысли православно верующего от низших систем, могущих прикасаться его уму, не составляет исключительной принадлежности одних ученых богословов и находится, так сказать, в самом воздухе Православия. Ибо как бы ни мало были развиты рассудочные понятия верующего, но каждый православный сознает во глубине души, что истина Божественная не обнимается соображениями обыкновенного разума и требует высшего, духовного зрения, которое приобретается не наружною ученостию, но внутреннею цельностию бытия.
Потому истинного богомыслия ищет он там, где думает встретить вместе и чистую цельную жизнь, которая ручается ему за цельность разума, а не там, где возвышается одна школьная образованность. Потому также весьма редки случаи, чтобы православно верующий утратил свою веру единственно вследствие каких-нибудь логических рассуждений, могущих изменить его рассудочные понятия. По большей части он увлекается к неверию, а не убеждается им. Он теряет веру не от умственных затруднений, но вследствие соблазнов жизни и своими рассудочными соображениями ищет только оправдать в собственных глазах своих свое сердечное отступничество. Впоследствии уже безверие укрепляется в нем какою-нибудь разумною системою, заменяющею прежнюю веру, так что тогда ему уже трудно бывает опять возвратиться к вере, не прочистив предварительно дороги для своего разума. Но покуда он верит сердцем, для него логическое рассуждение безопасно. Ибо для него нет мышления, оторванного от памяти о внутренней цельности ума, о том средоточии самосознания, где настоящее место для высшей истины и где не один отвлеченный разум, но вся совокупность умственных и душевных сил кладут одну общую печать достоверности на мысль, предстоящую разуму, — как на
Афонских Горах каждый монастырь имеет только одну часть той печати, которая, слагаясь вместе изо всех отдельных частей, на общем соборе монастырских предстоятелей составляет одну законную печать Афона.
Можно сказать, что это понимание имеет предваритльный характер - но это одна из последних ступеней развития до-объективистского.
Заслуживает уважения и восхищения уверенная отмазка Киреевского от диалектики и понимание её двуличия - что,к сожалению, не поняли многие другие люди.
Мне хочется думать,что, судя по симпатию к к умному деланию, христианскому богосозерцанию, филочсофии Шеллинга и отвращению к релятивизму, дилектике и имморализму - Киреевский вполне иог бы стать на сторону Адама Смитта, если бы знал его лучше как прежде всего этического либерального философа, опиравшегося на систему над-религиозных,но пронизывающих высшие формы человеческой религиозностиестественных ценностей.
В этом смысле, они с нами почти едины и Киреевского отличает лишь тонкая двойственность "меня и Другого", тонкое самосохранение, нжеление пройти через радикальное игольное ушко естественности, предельной чистоты, предельной опытной испытательности своего самобытия - этот последний шаг он не совершил.
Православие , в его понимании, несколько шире, чем русская церковность или чистое обрядодействие - которым она стала сейчас("Главное - Чаша!") - а та полнота раннеапостольской христианской истины,которая существовала до разделения церквей.
В общем, из русских евразийцев он чть ли не на 9/10 союзник современному объективисту, болеющему душой за русскую законность, консолидацию Гражданское общество, культру диалога, , целостность разума, образование и философскую конкретику с порой на деонтологию.
Его основной довод против рационализма как знания,претендующего на ложную полноту - недопонимание. Рационализм более позднго времени эту ошибку исправил самостоятельно в русле позитивизма и критического рационализма, скромного научного реализма, и прошёл целый ряд впечатляющих откатов к архаике, вплоть до хиппи-движения ,которое,к счастью,Киреевский уже не увидел.
Я такого приятного сюрприза не ожидала.Киреевский, вообще говоря,несмотря на традиионалистские становки, даже не особо-то "евразиец".
Его просто евразийцы к себе притянули за ухи, стараясь заменить здоровый эгоизм некоторой формой подотчётной сакральности.
Практически потрясает то, что Киреевский чуть ли не прото-объективист в "традицоналистской оболочке":
1. Установка на непротиворечивсть - одна с либеральными объективистами.
2. Установка на стремление личности к Истине и цели,объединяющей стремления человека в систему - объективистская по духу.
3. Установка на опору на телесную самопринадлежность и чувственную непосредственность - еть установка на здоровый эгоизм, романтику, "чистую", светлую, смеющуюся страсть, которая есть и в объективистах
4. Установка на илософию как на опору науки и богословия, объединяющую нравственность и познание внешнего мира ссамопознанием - либеральная, объективитстская.
5.Установка на законность, подотчётность, инициативу снизу - либеральная, правлиберальная.
6. Установка на отрицание диалектики "по Гегелю", релятивизма, кантианства, юмианства - объективистична. Вспомним, как Рэнд ругала Канта за "тёмность" и "муть"
7. Установка на тождество - ну, тут сложнее, но чувствуется в Киреевском требование "нераздвоенности" бытия, соответствие имени и формы.
8. Установка на "преодоление постмодернизма" - точнее,того, что только собирается им стать. Тут Киреевский вообще прозревает будущие проблемы Запада, будущий уклон в крайность, из которой потом Запад выползет, ещё лучше и краше прежнего:)
С точки зрения объективиста-модерниста-индустриалиста - опять же, все прекрасно.
9.Установка на личностность, но без признания самоценности личости - это то-то вроде недо-индивидуализма,который сам себя стесняется осознать,чтобы не придти к противоречиям в базовой Троице - "СПН"
Киреевский не джняша, но няша вполне. Хотя и "сыроват", но пытается опереться на эстетическую солидарность - почти как Рорти, не формулируя своих нравственных начал.
Тут любящий Россию либерал может и в свою библиотеку с гордостью и со смыслом поставить труды Киреевского.
У нас поразительно много общего, хотя идем с совершенно разных стартовых точек.
(0___0)
