![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
skysight"Лучшее - враг хорошего. Но не самый злой"(с. Ежи Лец)
http://polit.ru/article/2008/11/07/lang/
Что мне нравится в лекции Светланы Бурлак о происхождении языка - это подход и позиция ученого, реализованная в действии, в чистом виде.
Светлана Бурлак приглашает: "Критикуйте. сомневайтесь. Интерпретируйте. Перевирайте. Я хочу узнать, понять,проверить на прочность эту теорию - необходимо выяснить,чего она стоит"
Человеку, который не может по тем или иным причинам(например, неумение работать с такими сложными структурированными информационным единицами,как люди, на фоне истероидного склада характера) исходить именно из такой позиции, лучше всё-таки идти не в учёные и не в исследователи,а в священники - благо эта профессия для того и создавалась,чтобы:
1. Тебе верили на слово.
2. Твои исходящая информация воспринималась пассивно(или,скажем так - с минимальномй неизбежной мозговой обработкой, которой просто физиологически в данном процессе не быть не может)
3. Твои слова всегда понимались так, как положено изначально основателем - никаких крайностей ,никаких ересей, никаких собственных измышлений и домыслов.
4. Твои фразы не использовались в ином контексте,в ином функциональном, в ином художественном значении, чем ты предполагал.
Идеальная среда для многих догматиков от любой ветви науки.
Всё же, вся ценность науки исчезает и полностью обесценивается именно таким подходом - в том числе нельзя исключать даже верующих релятивистов и верующих дарвинистов. Они вполне имеются, они подтасовывают данные, примеры откровенно притянутых за уши идей можно найти и на.казалось бы, вполне надёжных "Элементах"
Информация-то нейтральна. Ложная и истинная - информация создается умом через сложное взаимодействие нейронов, и ,"заглянув в голову, сложно определить, верно ли решил человек уравнение.
дело усугубляется и тем, что любую потом и кровью добытую другими людьми истину можно изуродовать желанием вбить её в голову каждому в неизменном виде. В таком,который записан на переменчивых белках памяти.
По сути, это желание передать самого себя, а не информацию.
Для обывателя это вполне простительно. Но в и науке,и даже в её широкой массовой популяризации это приводит к блокированию информационных каналов.
Это настраивает общество против науки, включая самых хороших учёных - и плодит в итоге множество паранаучных и антинаучых движений, которые немного погодя начнут ставить палки в колёса мировому движению к постижению жизни.
Конечно, власть человека в науке такова,что даже истероида будут терпеть и ласкать, ежели оный в силу сложного биологического стечения обстоятельств - струнный физик. А теплоитзики вообще люди с почти неограниченной властью. Они слишком незаменимы. Любая их критика тут же на социальном , каммическом плане ударяет бумерангом по сказавшему что-то немного не то и немного не так.
Однако, в долговременной перспективе такая порочная практика вредит мышлению - не только как процессу индивидуальному,но и как социальному.
Таким людям,может, и кажется,что они защищают именно знание.
Но они защищают только себя.
Причем в силу мощно работающего механизма селективности восприятия - они этих "брёвен" у себя в упор не увидят, пока им 100500 раз это не покажет более сознательный специалист.
А порой достаточно и "ребенка"(специалиста из другой области или вовсе неспециалиста), который просто будет вынужден ткнуть человека лицом в полную обнаженность голого короля. Это бывает не так редко,как может показаться.
Это может быть - не всегда,но часто - одной из причин, по которым человек выбирает именно популяризацию науки как сферу приложения энергии.
Гораздо проще ведь думать,что если другой чел не знает по тем или иным причинам химии-математики-физики-биологии-системтики-литературы, то он чмо,а ты царь горы, и его критика может полностью игнорироваться.
Я такое отношение вижу как у паранаучных и эзотерических персонажей, так и у относительно комптентных популяризаторов-эволюционистов. Скажем, последнее время даже у вполне раньше внятного(и довольно корректного в интпретациях) Маркова наблюдается тенденция банить всех,кто ему не верит на слово.
Я не разделяю,конечно, с другой стороны, позицию Невзорова,что мол, мракобесие -вина самого "кабинетного планктона". Это другая крайность уже получается. Когнитивная оштбка допускается,когда в развале РАН винят только учёных. Да,сражение бы могло сильно помочь - но одних академиков и профессоров мало(даже просто с количественной стороны), чтобы "продавить" в обществе нужную дорожку. Им ннадо помочь либо политически как-то объединяться с другими группами.
Мне вспоминается история, рассказанная физиком Фейнманом в автобиографии, где он как раз мог наблюдать именно такой критический момент, когда "старая физика"(хорошее, правильное знание) должна была уступить место новой системе понимания,новой парадигме("лучшее" знание. но исключающее первое во многих моментах) касающихся правила чётности бета-распада.
"...Задача состояла в том, чтобы определить правильные законы бета-распада. Судя по всему, существовали две частицы, которые назывались тау и тета. Похоже, что они имели практически одинаковую массу, но одна расщеплялась на два пиона, а другая - на три. Но помимо одинаковой массы они имели и одинаковое время жизни - весьма забавное совпадение. И потому эта задача занимала всех.
На съезде, который я посетил, доложили, что при создании этих частиц в циклотроне при различных углах и энергиях, они всегда создаются в одинаковом соотношении: столько-то тау по сравнению со столькими-то тета.
Безусловно, существовала возможность того, что эта одна и та же частица, которая иногда распадается на два, а иногда на три пиона. Однако никто этой возможности не допускал, потому что существует закон, называемый правилом четности, который основан на допущении о зеркальной симметричности всех законов физики и гласит, что частица, способная расщепляться на два пиона, не способна расщепляться на три.
В тот раз я оказался не совсем в курсе дела: несколько отстал. Все выглядели столь осведомленными, и мне казалось, что я просто не успеваю за ними. Как бы то ни было, тогда я жил в одной комнате с Мартином Блоком, который проводил эксперименты. И однажды вечером он мне сказал: "Почему Вы так настаиваете на этом правиле четности? Быть может, тау и тета - это одна и та же частица. Что произошло бы, если бы правило четности оказалось ложным?"
Я немного подумал и сказал: "Это значило бы, что законы природы различны для правой руки и для левой, что существует способ определить правую руку с помощью физических явлений. Не знаю, так ли это ужасно, хотя какие-то плохие последствия должны быть, но мне они не известны. Почему бы тебе завтра не спросить об этом экспертов?"
Он сказал: "Нет, меня они не послушают. Спроси ты".
Таким образом, когда на следующий день, на заседании, мы начали обсуждать загадку тау-тета, Оппенгеймер сказал: "Нам нужно услышать какие-то новые, нелепые идеи насчет этой проблемы".
Тогда я встал и сказал: "Я задаю этот вопрос от имени Мартина Блока: Что произошло бы, если бы правило четности оказалось ложным?"
Мюррей Гелл-Манн частенько дразнил меня на это счет, говоря, что у меня не хватило смелости задать этот вопрос от своего имени. Но дело не в этом. Я полагал, что эта мысль может иметь значение.
Ли, тот самый Ли, который работал с Янгом, ответил что-то очень сложное, и я, как обычно, не совсем понял, о чем он говорит. В конце заседания Блок спросил меня, что он сказал, и я ответил, что не знаю, но, насколько я понимаю, вопрос все еще остается открытым - такая возможность существует. Я не считал это вероятным, но полагал, что это вполне возможно.
Норман Рамзей спросил, как я считаю, стоит ли ему провести эксперимент, чтобы попытаться обнаружить, что закон четности может нарушаться, и я ответил: "Чтобы тебе было понятнее, скажу: я ставлю пятьдесят против одного, что ты ничего не найдешь".
Он сказал: "Для меня это не так уж плохо". Но эксперимента так и не провел.
Как бы то ни было, несохранение закона четности все же было обнаружено экспериментально; его открыла Ву, и благодаря этому открытию появилось множество новых возможностей для теории бета-распада. Кроме того, это открытие повлекло за собой множество новых экспериментов. В одних экспериментах ядра из спина вылетали влево; в других - вправо; в связи с четностью проводилось великое множество экспериментов и было сделано много всевозможных открытий. Однако результаты были столь беспорядочными, что никто не мог собрать их в единое целое.
В какой-то момент в Рочестере состоялась встреча - ежегодная Рочестерская конференция. Я опять-таки плелся в хвосте, а Ли делал доклад по несохранению закона четности. Они с Янгом пришли к выводу, что четность нарушается, и теперь он выдвигал свою теорию этого нарушения.
Во время конференции я жил у своей сестры в Сиракузах. Принеся доклад домой, я сказал ей: "Я не понимаю, о чем говорят Ли и Янг. Все это так сложно".
- Вовсе нет, - сказала она, - дело не в том, что ты не понимаешь эту теорию, а в том, что это не ты изобрел ее. Ты не смог придумать ее по-своему, когда узнал ключ. Представь, что ты снова стал студентом, возьми этот доклад в свою комнату, прочти каждую строчку, проверь все уравнения. Тогда тебе не составит труда понять его.
Я последовал ее совету, прочитал всю работу и нашел ее весьма простой и совершенно очевидной. Я просто боялся читать ее, считая слишком сложной.
Это напомнило мне кое-какие наблюдения, которые я сделал давным-давно, занимаясь лево-правонесимметричными уравнениями. Теперь, вглядевшись в формулы Ли, я понял, что задача решается очень просто: связь всех частиц левовинтовая. Для электрона и мюона я предсказывал то же самое, что и Ли, за исключением нескольких знаков там и тут. Я в тот момент не понял, что Ли рассмотрел только простейший пример мюонной связи, и не доказал, что все мюоны в конечном состоянии правополяризованные, тогда как, согласно моей теории, все мюоны автоматически получались полностью поляризованными. Таким образом, я даже получил результат, которого у Ли не было. У меня были другие знаки, но я не осознал, что помимо знаков я предсказал правильную поляризацию.
Я предсказал несколько других величин, которые еще никто экспериментально не измерил, но, когда дело дошло до протона и нейтрона, я не смог втиснуть их в те данные о константах связи, которые были в то время известны - картина получалась грязной.
На следующий день, когда я пришел на конференцию, очень добрый человек, Кен Кейз, который должен был делать доклад о чем-то, уступил мне пять минут от своего времени, чтобы я мог рассказать о своих идеях. Я сказал, что совершенно уверен, что связь всех частиц левовинтовая, а знаки для электрона и мюона получаются обратные, но с нейтроном дело плохо - продолжаю сражаться. Позднее экспериментаторы задали мне несколько вопросов о моих предсказаниях, а потом я уехал в Бразилию на все лето.
Вернувшись в Соединенные Штаты, я тут же захотел узнать, как обстоит дело с бета-распадами. Я поехал в лабораторию профессора Ву, которая находилась в Колумбии; ее саму я там не застал, но другая женщина показала мне всевозможные данные, разные хаотические числа; которые ни во что не укладывались. Электроны, которые в моей модели должны были рождаться в бета-распаде полностью левополяризованными, получались в некоторых ситуациях правополяризованными. Ничто ни с чем не сходилось.
После возвращения в Калтех я спросил у экспериментаторов, что происходит с бета-распадами. Я помню трех парней - Ханс Иенсен, Олдер Вапстра и Феликс Бем, - они усадили меня на небольшой табурет и начали наперебой выкладывать все, что знали: экспериментальные данные из других частей страны и свои собственные. Поскольку я хорошо знал этих ребят и то, как тщательно они проводят эксперименты, я больше полагался на их результаты, чем на чужие. Их результаты, при отдельном рассмотрении, были не столь противоречивы; мешанина возникала только при сравнении их данных с данными других групп.
Наконец, я все в себя впитал и тут они сказали, что ситуация такая запутанная, что даже некоторые из давно установленных фактов стали подвергать сомнению, например, то, что бета-распад нейтрона происходит за счет S и T связи. Черт те что. Мюррей говорит, что, может быть, бета-распад идет за счет V и A связи.
Я подпрыгиваю на табуретке и говорю: "Но тогда мне ясно ВСССССЕ!"
Они подумали, что я шучу. Но ведь на конференции в Рочестере я споткнулся именно на распадах нейтрона и протона: все укладывалось в мою модель, кроме них, но если это был V и A вариант, а не S и T, с ними тоже будет все в порядке. Таким образом, у меня в руках полная теория!
Той ночью я подсчитал все, что можно, с помощью своей теории. Первым делом я вычислил скорость распадов мюона и нейтрона. Если моя теория правильна, то они должны быть связаны определенным соотношением; она оказалась правильной с точностью до 9 процентов. Это довольно точно, девять процентов. Конечно, могло бы быть и лучше, но и этого вполне достаточно.
Я продолжил свою работу, проверил кое-что еще, что подошло к моей теории, потом еще кое-что подошло, еще кое-что, все это привело меня в совершеннейший восторг.
Впервые за всю свою карьеру ученого, и это случилось лишь однажды, я знал закон природы, которого не знал никто другой. (Конечно же, это было не так, но даже тогда, когда я впоследствии узнал, что, по крайней мере, Мюррей Гелл-Манн, а также Сударшан и Маршак разработали ту же самую теорию, это не испортило мою радость.)
Все, что я делал раньше, сводилось к тому, что я брал чью-то теорию и совершенствовал метод вычисления или использовал уравнение, например, уравнение Шредингера, чтобы объяснить какое-то явление, например, что происходит с гелием. Мы знаем и уравнение, и явление, но как все это работает?
Я подумал о Дираке, который тоже открыл новое уравнение - уравнение, показывающее поведение электрона, - у меня же было новое уравнение бета-распада, которое хоть и не было таким жизненно важным, как уравнение Дирака, было отнюдь неплохим. Это был единственный раз, когда я открыл новый закон.
(с. Фейнман)
http://polit.ru/article/2008/11/07/lang/
Что мне нравится в лекции Светланы Бурлак о происхождении языка - это подход и позиция ученого, реализованная в действии, в чистом виде.
Светлана Бурлак приглашает: "Критикуйте. сомневайтесь. Интерпретируйте. Перевирайте. Я хочу узнать, понять,проверить на прочность эту теорию - необходимо выяснить,чего она стоит"
Человеку, который не может по тем или иным причинам(например, неумение работать с такими сложными структурированными информационным единицами,как люди, на фоне истероидного склада характера) исходить именно из такой позиции, лучше всё-таки идти не в учёные и не в исследователи,а в священники - благо эта профессия для того и создавалась,чтобы:
1. Тебе верили на слово.
2. Твои исходящая информация воспринималась пассивно(или,скажем так - с минимальномй неизбежной мозговой обработкой, которой просто физиологически в данном процессе не быть не может)
3. Твои слова всегда понимались так, как положено изначально основателем - никаких крайностей ,никаких ересей, никаких собственных измышлений и домыслов.
4. Твои фразы не использовались в ином контексте,в ином функциональном, в ином художественном значении, чем ты предполагал.
Идеальная среда для многих догматиков от любой ветви науки.
Всё же, вся ценность науки исчезает и полностью обесценивается именно таким подходом - в том числе нельзя исключать даже верующих релятивистов и верующих дарвинистов. Они вполне имеются, они подтасовывают данные, примеры откровенно притянутых за уши идей можно найти и на.казалось бы, вполне надёжных "Элементах"
Информация-то нейтральна. Ложная и истинная - информация создается умом через сложное взаимодействие нейронов, и ,"заглянув в голову, сложно определить, верно ли решил человек уравнение.
дело усугубляется и тем, что любую потом и кровью добытую другими людьми истину можно изуродовать желанием вбить её в голову каждому в неизменном виде. В таком,который записан на переменчивых белках памяти.
По сути, это желание передать самого себя, а не информацию.
Для обывателя это вполне простительно. Но в и науке,и даже в её широкой массовой популяризации это приводит к блокированию информационных каналов.
Это настраивает общество против науки, включая самых хороших учёных - и плодит в итоге множество паранаучных и антинаучых движений, которые немного погодя начнут ставить палки в колёса мировому движению к постижению жизни.
Конечно, власть человека в науке такова,что даже истероида будут терпеть и ласкать, ежели оный в силу сложного биологического стечения обстоятельств - струнный физик. А теплоитзики вообще люди с почти неограниченной властью. Они слишком незаменимы. Любая их критика тут же на социальном , каммическом плане ударяет бумерангом по сказавшему что-то немного не то и немного не так.
Однако, в долговременной перспективе такая порочная практика вредит мышлению - не только как процессу индивидуальному,но и как социальному.
Таким людям,может, и кажется,что они защищают именно знание.
Но они защищают только себя.
Причем в силу мощно работающего механизма селективности восприятия - они этих "брёвен" у себя в упор не увидят, пока им 100500 раз это не покажет более сознательный специалист.
А порой достаточно и "ребенка"(специалиста из другой области или вовсе неспециалиста), который просто будет вынужден ткнуть человека лицом в полную обнаженность голого короля. Это бывает не так редко,как может показаться.
Это может быть - не всегда,но часто - одной из причин, по которым человек выбирает именно популяризацию науки как сферу приложения энергии.
Гораздо проще ведь думать,что если другой чел не знает по тем или иным причинам химии-математики-физики-биологии-системтики-литературы, то он чмо,а ты царь горы, и его критика может полностью игнорироваться.
Я такое отношение вижу как у паранаучных и эзотерических персонажей, так и у относительно комптентных популяризаторов-эволюционистов. Скажем, последнее время даже у вполне раньше внятного(и довольно корректного в интпретациях) Маркова наблюдается тенденция банить всех,кто ему не верит на слово.
Я не разделяю,конечно, с другой стороны, позицию Невзорова,что мол, мракобесие -вина самого "кабинетного планктона". Это другая крайность уже получается. Когнитивная оштбка допускается,когда в развале РАН винят только учёных. Да,сражение бы могло сильно помочь - но одних академиков и профессоров мало(даже просто с количественной стороны), чтобы "продавить" в обществе нужную дорожку. Им ннадо помочь либо политически как-то объединяться с другими группами.
Мне вспоминается история, рассказанная физиком Фейнманом в автобиографии, где он как раз мог наблюдать именно такой критический момент, когда "старая физика"(хорошее, правильное знание) должна была уступить место новой системе понимания,новой парадигме("лучшее" знание. но исключающее первое во многих моментах) касающихся правила чётности бета-распада.
"...Задача состояла в том, чтобы определить правильные законы бета-распада. Судя по всему, существовали две частицы, которые назывались тау и тета. Похоже, что они имели практически одинаковую массу, но одна расщеплялась на два пиона, а другая - на три. Но помимо одинаковой массы они имели и одинаковое время жизни - весьма забавное совпадение. И потому эта задача занимала всех.
На съезде, который я посетил, доложили, что при создании этих частиц в циклотроне при различных углах и энергиях, они всегда создаются в одинаковом соотношении: столько-то тау по сравнению со столькими-то тета.
Безусловно, существовала возможность того, что эта одна и та же частица, которая иногда распадается на два, а иногда на три пиона. Однако никто этой возможности не допускал, потому что существует закон, называемый правилом четности, который основан на допущении о зеркальной симметричности всех законов физики и гласит, что частица, способная расщепляться на два пиона, не способна расщепляться на три.
В тот раз я оказался не совсем в курсе дела: несколько отстал. Все выглядели столь осведомленными, и мне казалось, что я просто не успеваю за ними. Как бы то ни было, тогда я жил в одной комнате с Мартином Блоком, который проводил эксперименты. И однажды вечером он мне сказал: "Почему Вы так настаиваете на этом правиле четности? Быть может, тау и тета - это одна и та же частица. Что произошло бы, если бы правило четности оказалось ложным?"
Я немного подумал и сказал: "Это значило бы, что законы природы различны для правой руки и для левой, что существует способ определить правую руку с помощью физических явлений. Не знаю, так ли это ужасно, хотя какие-то плохие последствия должны быть, но мне они не известны. Почему бы тебе завтра не спросить об этом экспертов?"
Он сказал: "Нет, меня они не послушают. Спроси ты".
Таким образом, когда на следующий день, на заседании, мы начали обсуждать загадку тау-тета, Оппенгеймер сказал: "Нам нужно услышать какие-то новые, нелепые идеи насчет этой проблемы".
Тогда я встал и сказал: "Я задаю этот вопрос от имени Мартина Блока: Что произошло бы, если бы правило четности оказалось ложным?"
Мюррей Гелл-Манн частенько дразнил меня на это счет, говоря, что у меня не хватило смелости задать этот вопрос от своего имени. Но дело не в этом. Я полагал, что эта мысль может иметь значение.
Ли, тот самый Ли, который работал с Янгом, ответил что-то очень сложное, и я, как обычно, не совсем понял, о чем он говорит. В конце заседания Блок спросил меня, что он сказал, и я ответил, что не знаю, но, насколько я понимаю, вопрос все еще остается открытым - такая возможность существует. Я не считал это вероятным, но полагал, что это вполне возможно.
Норман Рамзей спросил, как я считаю, стоит ли ему провести эксперимент, чтобы попытаться обнаружить, что закон четности может нарушаться, и я ответил: "Чтобы тебе было понятнее, скажу: я ставлю пятьдесят против одного, что ты ничего не найдешь".
Он сказал: "Для меня это не так уж плохо". Но эксперимента так и не провел.
Как бы то ни было, несохранение закона четности все же было обнаружено экспериментально; его открыла Ву, и благодаря этому открытию появилось множество новых возможностей для теории бета-распада. Кроме того, это открытие повлекло за собой множество новых экспериментов. В одних экспериментах ядра из спина вылетали влево; в других - вправо; в связи с четностью проводилось великое множество экспериментов и было сделано много всевозможных открытий. Однако результаты были столь беспорядочными, что никто не мог собрать их в единое целое.
В какой-то момент в Рочестере состоялась встреча - ежегодная Рочестерская конференция. Я опять-таки плелся в хвосте, а Ли делал доклад по несохранению закона четности. Они с Янгом пришли к выводу, что четность нарушается, и теперь он выдвигал свою теорию этого нарушения.
Во время конференции я жил у своей сестры в Сиракузах. Принеся доклад домой, я сказал ей: "Я не понимаю, о чем говорят Ли и Янг. Все это так сложно".
- Вовсе нет, - сказала она, - дело не в том, что ты не понимаешь эту теорию, а в том, что это не ты изобрел ее. Ты не смог придумать ее по-своему, когда узнал ключ. Представь, что ты снова стал студентом, возьми этот доклад в свою комнату, прочти каждую строчку, проверь все уравнения. Тогда тебе не составит труда понять его.
Я последовал ее совету, прочитал всю работу и нашел ее весьма простой и совершенно очевидной. Я просто боялся читать ее, считая слишком сложной.
Это напомнило мне кое-какие наблюдения, которые я сделал давным-давно, занимаясь лево-правонесимметричными уравнениями. Теперь, вглядевшись в формулы Ли, я понял, что задача решается очень просто: связь всех частиц левовинтовая. Для электрона и мюона я предсказывал то же самое, что и Ли, за исключением нескольких знаков там и тут. Я в тот момент не понял, что Ли рассмотрел только простейший пример мюонной связи, и не доказал, что все мюоны в конечном состоянии правополяризованные, тогда как, согласно моей теории, все мюоны автоматически получались полностью поляризованными. Таким образом, я даже получил результат, которого у Ли не было. У меня были другие знаки, но я не осознал, что помимо знаков я предсказал правильную поляризацию.
Я предсказал несколько других величин, которые еще никто экспериментально не измерил, но, когда дело дошло до протона и нейтрона, я не смог втиснуть их в те данные о константах связи, которые были в то время известны - картина получалась грязной.
На следующий день, когда я пришел на конференцию, очень добрый человек, Кен Кейз, который должен был делать доклад о чем-то, уступил мне пять минут от своего времени, чтобы я мог рассказать о своих идеях. Я сказал, что совершенно уверен, что связь всех частиц левовинтовая, а знаки для электрона и мюона получаются обратные, но с нейтроном дело плохо - продолжаю сражаться. Позднее экспериментаторы задали мне несколько вопросов о моих предсказаниях, а потом я уехал в Бразилию на все лето.
Вернувшись в Соединенные Штаты, я тут же захотел узнать, как обстоит дело с бета-распадами. Я поехал в лабораторию профессора Ву, которая находилась в Колумбии; ее саму я там не застал, но другая женщина показала мне всевозможные данные, разные хаотические числа; которые ни во что не укладывались. Электроны, которые в моей модели должны были рождаться в бета-распаде полностью левополяризованными, получались в некоторых ситуациях правополяризованными. Ничто ни с чем не сходилось.
После возвращения в Калтех я спросил у экспериментаторов, что происходит с бета-распадами. Я помню трех парней - Ханс Иенсен, Олдер Вапстра и Феликс Бем, - они усадили меня на небольшой табурет и начали наперебой выкладывать все, что знали: экспериментальные данные из других частей страны и свои собственные. Поскольку я хорошо знал этих ребят и то, как тщательно они проводят эксперименты, я больше полагался на их результаты, чем на чужие. Их результаты, при отдельном рассмотрении, были не столь противоречивы; мешанина возникала только при сравнении их данных с данными других групп.
Наконец, я все в себя впитал и тут они сказали, что ситуация такая запутанная, что даже некоторые из давно установленных фактов стали подвергать сомнению, например, то, что бета-распад нейтрона происходит за счет S и T связи. Черт те что. Мюррей говорит, что, может быть, бета-распад идет за счет V и A связи.
Я подпрыгиваю на табуретке и говорю: "Но тогда мне ясно ВСССССЕ!"
Они подумали, что я шучу. Но ведь на конференции в Рочестере я споткнулся именно на распадах нейтрона и протона: все укладывалось в мою модель, кроме них, но если это был V и A вариант, а не S и T, с ними тоже будет все в порядке. Таким образом, у меня в руках полная теория!
Той ночью я подсчитал все, что можно, с помощью своей теории. Первым делом я вычислил скорость распадов мюона и нейтрона. Если моя теория правильна, то они должны быть связаны определенным соотношением; она оказалась правильной с точностью до 9 процентов. Это довольно точно, девять процентов. Конечно, могло бы быть и лучше, но и этого вполне достаточно.
Я продолжил свою работу, проверил кое-что еще, что подошло к моей теории, потом еще кое-что подошло, еще кое-что, все это привело меня в совершеннейший восторг.
Впервые за всю свою карьеру ученого, и это случилось лишь однажды, я знал закон природы, которого не знал никто другой. (Конечно же, это было не так, но даже тогда, когда я впоследствии узнал, что, по крайней мере, Мюррей Гелл-Манн, а также Сударшан и Маршак разработали ту же самую теорию, это не испортило мою радость.)
Все, что я делал раньше, сводилось к тому, что я брал чью-то теорию и совершенствовал метод вычисления или использовал уравнение, например, уравнение Шредингера, чтобы объяснить какое-то явление, например, что происходит с гелием. Мы знаем и уравнение, и явление, но как все это работает?
Я подумал о Дираке, который тоже открыл новое уравнение - уравнение, показывающее поведение электрона, - у меня же было новое уравнение бета-распада, которое хоть и не было таким жизненно важным, как уравнение Дирака, было отнюдь неплохим. Это был единственный раз, когда я открыл новый закон.
(с. Фейнман)
