Туве Янссон вспомнилась:))))))
Oct. 27th, 2010 11:48 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
skysightВ детстве так нравились рассказы:))))))
СЕДРИК
Теперь уже трудно понять, как это крошка Снифф согласился отдать Седрика.
Во-первых, Снифф раньше никогда ничего не отдавал, скорее наоборот. А во-вторых, Седрик действительно был очень милый.
Седрик не был живым существом, он был вещью - но зато какой! Сначала могло показаться, что перед тобой обыкновенная плюшевая собачка, довольно-таки облезлая и замусоленная, но, присмотревшись получше, вы бы заметили, что у Седрика глазки из топазов, почти как настоящие, а в ошейник вделан маленький лунный камень.
И кроме того, выражение его мордашки было абсолютно неподражаемо, едва ли какая-нибудь другая собачка смогла бы его воспроизвести. Возможно, драгоценные камни были для Сниффа важнее, чем выражение мордочки, но, так или иначе, а Снифф любил Седрика.
И отдав его, Снифф сразу же об этом пожалел. Он был в отчаянии, он не ел, не спал, ни с кем не разговаривал. Он весь отдался своему горю.
- Но дорогой мой Сниффчик,- огорченно сказала мама Муми-тролля,- если уж ты так любил своего Седрика, то по крайней мере мог бы подарить его кому-нибудь из своих друзей, а не дочке Гафсы...
- Да это все Муми-тролль виноват...- пробормотал Снифф, уставившись в пол заплаканными глазами.- Он сказал, что, если отдашь то, что тебе дороже всего на свете, получишь в десять раз больше, и все устроится самым лучшим образом. Он меня обманул.
- Ах, вот оно что...- сказала мама.-- Да, да, конечно.
В этот момент она не нашла лучшего ответа.
Ей нужно было подумать.
Наступил вечер, и мама незаметно ушла к себе в комнату. Остальные пожелали друг другу спокойной ночи, и вскоре весь дом погрузился в сон. Лишь один Снифф не спал, он лежал, уставившись в потолок, глядя на покачивающуюся в лунном свете тень огромной ветки. Ночь была теплая, и через открытое окно он слышал звуки Снусмумриковой губной гармошки, доносившиеся от реки.
Когда мысли его стали слишком уж мрачными, Снифф встал с постели и на цыпочках подкрался к окну. Он спустился вниз по веревочной лестнице и побежал по саду - мимо белых мерцающих во тьме пионов, мимо черных, как уголь, теней. Высоко в небе плыла луна, далекая и загадочная.
Снусмумрик сидел у своей палатки.
В эту ночь он не наигрывал мелодий, из его гармошки вырывались лишь отдельные звуки, напоминающие то вопросительные, то утвердительные восклицания, которые обычно означают, что вы не знаете, как ответить своему собеседнику.
Усевшись рядом, Снифф уставился на реку, и в глазах его были тоска и безысходность.
- Привет,- сказал Снусмумрик.- Хорошо, что ты пришел. Я тут как раз вспомнил одну историю, которая могла бы тебя заинтересовать.
- Мне сейчас не до сказок,- съежившись, пробормотал Снифф.
- Это не сказка,- сказал Снусмумрик.- Это было на самом деле и произошло с тетушкой моей мамы.
И Снусмумрик начал свой рассказ, время от времени посасывая трубочку и болтая ногами в темной речной воде.
- Жила-была дама, которая очень любила свое имущество. У нее не было детей, которые могли бы ее забавлять или сердить, ей не нужно было ни работать, ни готовить обед, и ее не интересовало, что о ней думают другие. К тому же она не любила никакие игры. Короче говоря, жилось ей довольно скучно.
Но она обожала свои красивые вещи, которые собирала всю жизнь; она раскладывала их в строго определенном порядке, она наводила на них блеск, и вещи ее становились все красивее и красивее, так что все, кто заходил к ней в дом, уже не верили собственным глазам.
- Она была счастливая,- кивнул Снифф.- А что это за вещи?
- Ну да, конечно,- сказал Снусмумрик.- Настолько счастливая, насколько это было возможно. Но ты бы лучше помолчал и дал мне рассказать до конца. Так вот. В одну прекрасную ночь случилось, что тетушка моей мамы взяла и проглотила огромную кость, когда ела котлеты в темной кладовке. В течение нескольких дней она чувствовала некоторое недомогание и наконец решилась пойти к доктору. Доктор ее прослушал, простучал, просветил и в конце концов заявил, что эта самая кость застряла у нее где-то внутри. Такая противная кость, что извлечь ее совершенно невозможно. Иными словами, он опасался самого худшего.
- Да погоди, погоди,- заинтересовался Снифф.- Доктор хотел сказать, что тетушка должна умереть, и просто не решился ей прямо так и сказать.
- Да, что-то вроде этого,- согласился Снусмумрик.- Но тетушка моей мамы была не из пугливых, поэтому она выяснила, сколько времени у нее еще осталось, после чего пошла домой и погрузилась в раздумья. Ведь две-три недели - это не так уж и много.
Она вдруг вспомнила, что когда-то в молодости собиралась отправиться в экспедицию, построить большой красивый дом для сирот, поехать посмотреть на вулкан и устроить для всех своих друзей какой-нибудь необыкновенный праздник. Но сейчас, разумеется, было уже поздно. Да и друзей у нее совсем не осталось, потому что она занималась только своими вещами и для друзей у нее всегда не хватало времени.
Размышляя об этом, она все больше впадала в меланхолию. Она бродила по комнатам, пытаясь найти утешение среди своих чудесных вещей, но и
вещи ее не радовали, скорее наоборот: она все время думала лишь о том, что ей придется все это оставить на земле, в то время как сама она отправится на небо,
Не улучшила ее настроение и мысль о том, что там, на небе, она, возможно, сможет начать все сначала и снова обзаведется имуществом.
- Бедная дама! - воскликнул Снифф.- Неужели она не могла взять с собой хотя бы одну единственную вещицу?!
- Нет,- строго сказал Снусмумрик.- Это запрещено. Но ты лучше помолчи и послушай. Как-то ночью маминой тетушке не спалось, и она лежала, уставившись в потолок и предаваясь невеселым раздумьям. Со всех сторон ее обступала шикарная мебель, повсюду стояли красивые безделушки, вещи везде - на полу, на стенах, на потолке, в шкафах, в комодах. И вдруг ей показалось, что она начинает задыхаться среди всего этого богатства, которое все равно не могло ее утешить. И тогда ей пришла в голову одна мысль. Это была такая замечательная мысль, что мамина тетушка даже тихонько засмеялась, лежа в своей постели. Она тотчас же почувствовала необыкновенный прилив сил и встала, чтобы как следует все обдумать.
Она решила раздать свое имущество, чтобы вокруг нее стало побольше воздуха. Это просто необходимо, если у тебя в животе застряла огромная кость, а ты еще хочешь спокойно, без помех помечтать о реке Амазонке.
- Как это глупо,- разочарованно сказал Снифф.
-- Очень даже не глупо,- возразил Снусмумрик.- Ей было ужасно весело, когда она придумывала, кому и что она подарит. У нее было много родственников и куча знакомых, что вообще-то вполне естественно, даже если у тебя совсем нет друзей. Вот она и думала о каждом по очереди, пытаясь угадать, что именно он хотел бы получить в подарок. И игра эта ее очень забавляла.
Тетушка, между прочим, была вовсе не глупа. Мне она подарила губную гармошку. Ты, конечно, не знал, что она сделана из золота и розового дерева?... Так вот. Она все так здорово придумала, что каждый получил именно то, что ему было нужно, и именно то, о чем он всегда мечтал.
К тому же выяснилось, что мамина тетя любила делать сюрпризы. Каждую вещь она отправляла в пакете, и тот, кто вскрывал пакет, понятия не имел, от кого он получил подарок (ведь дома у нее почти никто не бывал, потому что она очень боялась, как бы гости что-нибудь не разбили).
Тетушка ужасно веселилась, представляя, как они удивляются и теряются в догадках. И она казалась самой себе каким-то высшим существом, чем-то вроде той феи, которая моментально исполняет любое твое желание и так же внезапно исчезает.
- Но я Седрика не отправлял в пакете! - возмущенно воскликнул Снифф.- И я вовсе не собираюсь умирать!
Снусмумрик вздохнул.
- Вечно ты думаешь только о собственной персоне,- сказал он.- Но ты все же попытайся дослушать до конца интересную историю, в которой не рассказывается о твоей особе. Подумай немножко и обо мне. Я берег эту историю специально для тебя, и мне бывает иногда очень приятно что-нибудь рассказать. Ну, ладно. В это же время происходило и еще кое-что. Мамина тетя вдруг обнаружила, что снова может спокойно спать по ночам. А днем она мечтала о реке Амазонке, читала книги о подводном плавании и делала чертежи дома для сирот. Ей было весело, и поэтому общаться с ней стало приятнее, чем раньше. У нее появились друзья, и ее лишь огорчало, что она, возможно, не успеет устроить для них шумный, веселый праздник, о котором она мечтала, когда была молодой.
А воздуха в ее комнатах становилось все больше и больше. Пакет за пакетом отправлялись к своим адресатам, и чем меньше вещей оставалось, тем легче было у нее на душе. Вскоре она уже ходила по пустым комнатам с таким ощущением, что и сама она становится легче - точно воздушный шар, веселый воздушный шарик, который вот-вот поднимется в воздух...
- Чтобы отправиться на небо,- мрачно произнес Снифф.- Послушай-ка...
- Да не перебивай ты меня все время,- сказал Снусмумрик.- Похоже, ты еще слишком маленький для этой истории. Но я все равно расскажу до конца. Так вот. Постепенно все комнаты опустели, и у маминой тети осталась только кровать.
Это была огромная кровать с балдахином, и когда ее новые друзья приходили к ней в гости, они все рассаживались на этой кровати, а самые маленькие усаживались сверху на балдахин. Всем было очень весело, и единственное, что тетушку по-прежнему беспокоило, так это то, что она, вероятно, не успеет устроить грандиозный праздник, о котором мечтала.
По вечерам они обычно рассказывали друг другу страшные или забавные истории, и вот в один из вечеров...
- Знаю, знаю,- рассердился Снифф.- Ты такой же, как и Муми-тролль. Я знаю, что будет дальше. Она отдала и кровать, а потом улетела на небо и была очень довольна. И мне так же следовало бы отдать не только Седрика, но и все, что у меня есть, и лучше всего тоже умереть!..
- Ты просто осел,- сказал Снусмумрик.- Или даже хуже. Ты тот, кто способен испортить любую историю. Я хотел лишь сказать, что мамину тетю рассмешила одна из забавных историй и что она так сильно смеялась, что кость выскочила наружу и тетушка стала совершенно здоровой!
- Не может быть,- закричал Снифф,- бедная тетушка!
- Не понимаю, почему ты говоришь "бедная тетушка"? - спросил Снусмумрик.
- Ну как же, ведь она все отдала! - воскликнул Снифф.- И все зазря! Она же вовсе не умерла! Она потом забрала назад свои вещи?
Снусмумрик прикусил свою трубку и вскинул брови.
- Ты маленькая бестолковая зверушка,- сказал он.- Тетушка от всего этого получила огромное удовольствие. А потом устроила праздник. И построила дом для сирот. Она, конечно же, была уже слишком стара для подводного плавания, но вулкан она посмотрела. А затем отправилась на Амазонку. Это последнее, что мы о ней слышали.
- Подобные развлечения стоят немалых денег,- недоверчиво произнес практичный Снифф.- А ведь она все раздала...
- Все раздала? Неужели? - изумился Снусмумрик.- Если бы ты слушал повнимательней, ты бы помнил, что кровать с балдахином у нее осталась, а кровать эта, милый мой Сниффчик, была из чистого золота и вся битком набита бриллиантами.
(Что касается Седрика, то из топазов Гафса сделала своей дочери сережки, а Седрику вместо глаз пришила черные пуговицы. Снифф подобрал его на улице под дождем. Лунный камень, к сожалению, смыло водой и отыскать его так и не удалось. Но несмотря ни на что, Снифф по-прежнему любит Седрика, правда, теперь уже бескорыстно. И это в каком-то смысле делает ему честь. (Прим. авт.)
* * *
Филифьонка,которая верила в катастрофы
Жила-была Филифьонка. Однажды она стала стирать в море свой большой ковер. Она намылила его, потом стала усердно тереть щеткой первую синюю полосу. Набежавшая морская волна прополоскала ковер.
Филифьонка терла ковер и дошла до следующей синей полосы, но солнце напекло ей спину. Тогда она опустила свои тонкие ножки в чистую воду, а сама все терла и терла.
Был тихий и спокойный летний день, как раз такой, какой нужен для стирки ковров. Ленивые, сонные волны помогали полоскать, а вокруг Филифьонковой красной шапочки кружилось несколько жужжащих шмелей. Они приняли ее шапочку за цветок!
«Не притворяйтесь, — мрачно подумала Филифьонка. — Я знаю такие шуточки. Перед стихийным бедствием все кажется спокойным».
Она добралась до последней синей полосы, позволила морской волне прополоскать ковер а потом вытащила его из воды.
Филифьонка постояла, раздумывая: «Почему это погода не портится? Может, из-за моей новой оранжево-красной шапочки? Или из-за приукрашенного отражения света? Конечно, пока я стою на месте, все опасности тоже затаились. Интересно, кому-нибудь будет нужен мой ковер, если стихийные бедствия вырвутся на свободу? Кто-то ведь может и погибнуть…»
Филифьонка расстелила ковер на скале и, забравшись на него, начала его отжимать Погода оставалась подозрительно отличной.
«Что-нибудь обязательно случится, — твердо знала Филифьонка. — Где-то у горизонта притаилось нечто черное и ужасное… Оно постепенно разрастется, помчится к берегу.. Быстрее и быстрее…»
— Никто не знает, что же там спряталось, — шептала себе под нос Филифьонка.
Ее сердце сильно забилось, спина похолодела. Она все время оборачивалась, словно у нее за спиной притаился враг. Но море сверкало, отражения отплясывали на дне игривые па, и теплый летний ветер нежно ласкал мордочку Филифьонки. Но это отнюдь не доставляло ей удовольствия. Неизвестно почему она ударилась в панику. Трясущимися руками Филифьонка выжала ковер досуха, схватила мыло, щетку и бросилась к своему дому, чтобы поставить чайник на огонь. В пять часов обещала зайти Гафса.
Филифьонка жила в большом, неказистом доме. Кто-то хотел избавиться от старой краски и покрасил дом снаружи в темно-зеленый, а изнутри в коричневый цвета. Филифьонка арендовала этот дом у хемуля, который уверил ее, что ее бабушка жила здесь летом, когда еще была маленькой девочкой. А так как Филифьонка очень гордилась воспоминаниями детства и своими родственниками, то она решила, что переехать в этот дом будет почетно: ведь здесь жила ее бабушка!
В первый же вечер Филифьонка, сидя на ступенях, долго удивлялась своей бабушке. Как странно все же, что филифьонка с ее чувством прекрасного, согласилась жить на мрачном, печальном побережье. Ни сада, в котором можно выращивать сливы «на варенье», ни маленьких деревьев, ни кустов, среди которых можно построить беседку. Совсем ничего!
Филифьонка вечерами тяжело вздыхала и в отчаянии смотрела на зеленое море, окантованное бесконечной каменной рамкой. Зеленая вода, белый песок, сухие красные водоросли. Обстановка предвещала стихийные бедствия. Очень опасное место!
Но потом Филифьонка поняла, что все не так. Она переехала в ужасный дом на ужасном побережье. Здесь жила ее бабушка!
Потом Филифьонка решила написать письма всем знакомым и высказать свое отношение к дому, но передумала. Ведь дом не был ее собственностью. Филифьонка могла поставить себя в дурацкое положение, разослав письма.
Прикрыв дверь, она решила сделать дом хоть изнутри поуютнее. Задача оказалась не из легких. Потолки были такими высокими, что на них всегда скапливались тени. Окна — большие и чересчур классические. Никакие кружевные занавески не могли заставить их выглядеть чуть-чуть поприятнее. Это были не те окна, из которых смотрят на улицу, а те, в которые заглядывают случайные прохожие Филифьонке они совершенно не нравились.
Филифьонка решила привести в порядок стеганые половички, но в доме не оказалось стеганых половичков. Мебель тоже навевала печаль: стулья не вставали вплотную к столу, диван робко жался к стене, а тени вокруг ламп которые были похожи на вспышки в темном лесу, довершали картину. Филифьонку в доме радовали лишь ее безделушки: маленькие зеркала, фотографии в вельветовых рамочках, маленькие раковины, правила хорошего тона, вышитые серебром на шелке, очень маленькие вазы и крошечный, похожий на мюмлу, заварной чайник — все те предметы, которые делают жизнь более легкой и менее опасной. Но все ее безделушки потеряли свою красоту и безопасность в унылом доме у моря. Филифьонка перекладывала их со стола в сервант, из серванта на подоконник, но нигде они не смотрелись.
Филифьонка была в отчаянии.
Она стояла у двери и смотрела на свои любимые вещички, но те казались столь же беспомощными, как и она. Тогда Филифьонка пошла на кухню, взяла мыло и щетку из кухонной раковины. Потом она разожгла огонь поставила чайник. Свои лучшие чашечки с золотыми каемками она расставила на блюдечках для пирожных, проворно сдула несколько пылинок и сложила горкой пирожные, чтобы произвести впечатление на Гафсу.
Гафса никогда не пила чай с молоком но Филифьонка все же поставила бабушкину маленькую серебряную молочницу на поднос. Кусковой сахар Филифьонка положила в крошечную плисовую корзинку с драгоценными ручками.
Приготовив поднос для чайника, Филифьонка почувствовала себя совершенно спокойно. Теперь-то она сможет позабыть о стихийных бедствиях.
Жаль, на берегу не растут цветы. Все побережье поросло колючим кустарником, а его цветами не стоило украшать комнату. Тем не менее, Филифьонка поставила на стол вазу с веткой кустарника и подошла к окну посмотреть, не идет ли Гафса. Филифьонка торопливо думала: «Нет, нет. Я не хотела бы увидеть Гафсу. Лучше, Чтоб она позвонила в дверь неожиданно, тогда я побегу и открою дверь, и мы обе будем ужасно рады встрече, а потом поболтаем, посплетничаем… Если я увижу ее на берегу, то подумаю, как ей одиноко идти к моему домику. И еще, я могу увидеть крохотное пятнышко. Мне, оно наверняка не понравится. Оно будет расти, расти… А еще хуже, если маленькое пятнышко уменьшится. Значит оно пойдет другим путем…»
Дрожа, Филифьонка пристально всматривалась. «Что-то надвигается, — думала она. — Я должна поговорить об этом с Гафсой. Она, конечно, не та, с кем бы я хотела поболтать обо всем…»
В дверь постучали. Филифьонка бросилась через комнату, забормотав на бегу. — Эта великолепная погода! — почти кричала она, — Ты посмотри на море, какое оно сегодня синее, не голубое как вчера, а синее. Как дружелюбно оно выглядит: никакой ряби! Как хорошо. Ты выглядишь такой сияющей, думаю ты… Но не все же тут похоже на море… Оно — сердце природы, ведь так?
«Она сконфузилась сильнее, чем обычно», — подумала Гафса, снимая перчатки и протяжно заметила:
— Точно. У вас все в порядке, миссис Филифьонка?
Они сели за стол. Филифьонка казалась такой счастливой. Она была не одна! И из-за этого Филифьонка лепетала разную бессмыслицу и весь свой чай пролила себе на платье.
Гафса похвалила кусковой сахар и пирожные, но ничего не сказала о цветочной вазе. Гафса была хорошо воспитана. Любой с первого взгляда понял бы: не хорошо украшать чайный столик ветками дикого, колючего кустарника.
Филифьонка замолчала, а Гафсе больше нечего было похвалить. Наступила тишина. Солнце скрылось за облаками, и чайный столик внезапно стал серым. Большие окна затянулись пеленой серых облаков, и дамы услышали первые завывания ветра. Звуки казались слабыми, отдаленными, но они уже заглушали шёпот.
— Я вижу, вы недавно постирали ковер, — очень культурно заметила Гафса.
— Да. Коврам необходима морская вода, — отозвалась Филифьонка, Ковры не линяют, к тому же теперь он так мило пахнет.
"Я должна все рассказать Гафсе, — решила Филифьонка, Мне нужно с кем-то поговорить о моих страхах, с тем, кто может ответить мне: «Ах, конечно. Я великолепно понимаю о чем идет речь». — "В самом деле.
разве на земле существует что-то страшное? Сегодня великолепный летний день". — Пирожные сделаны по рецепту моей бабушки, — начала Филифьонка, а потом наклонившись вперед, через стол прошептала: — Сегодня неестественная погода. Все говорит: должно случиться что-то ужасное. Дорогая Гафса, поверьте мне, мы так малы и незначительны, словно вещи: пирожные, ковры… все то, чем мы пользуемся. Нам кажется, что все не так страшно, но в самом деле над нами нависла огромная опасность…
— Ох! — только и сказала Гафса, чувствуя себя крайне неловко.
— Да, угроза, — продолжала Филифьонка на одном дыхании. — Никто не может сказать ничего определенного, никто ничего не может доказать, и никто не хочет об этом говорить. Иногда через заднее окошко мне видно, как далеко-далеко над дорогой появляется черное облачко. А другой раз оно появляется над морем. Растет и растет, но пока не высовывается, Гафса, ты ощущаешь это? Скажи, что ты об этом думаешь? Пожалуйста!
Гафса сильно покраснела. Она молчала, крутила в руках кусочек сахара и жалела, что пришла.
— В это время года случаются внезапные бури, — осторожно произнесла она. Филифьонка разочарованно замолчала.
Гафса немного выждала, а потом чуть раздраженно продолжила:
— В пятницу я устроила стирку и, поверьте мне, совершенно внезапно налетел ветер, а потом я обнаружила мою наволочку на заборе. А чем вы пользуетесь, когда стираете свое белье, миссис Филифьонка?
— Не помню, — ответила Филифьонка, внезапно заскучав. Ей стало совершенно ясно: Гафса ее не понимала.
— Может еще чаю?
— Благодарю, — ответила Гафса. — Мы мило побеседовали. Жаль, что все хорошее так быстро кончается. Боюсь, мне надо идти.
— Да, — кивнула Филифьонка. — Я вижу.
На море опускалась темнота. Прибой что-то сам себе нашептывал. Но еще было рано зажигать лампы, полутьма казалась приятной. Тонкий нос Гафсы наморщился больше обычного. Пауза затянулась.
«Как мучительно такое молчание», — думала Гафса, сжимая свою сумочку. Тихо подвывал легкий юго-западный ветерок.
— Ты сказала о ветре, — внезапно начала Филифьонка. — Ветре, который унес твою наволочку. Дорогая Гафса, а я говорила тебе о циклонах. О тайфунах, торнадо, смерчах, песчаных бурях… Наводнениях, которые смывают дома. А больше всего я говорила о себе и своих страхах. Хотя, подозреваю, они не обоснованны. Я уверена, случится что-то ужасное. Все время думаю об этом. Даже когда стирала ковер, эти мысли не покидали меня. Ты понимаешь? Ты что-нибудь чувствуешь?
— У вас есть уксус? — спросила Гафса уставившись в свою чашечку. — Шерсть не линяет, если в воду при стирке добавлять немного уксуса.
Вот тогда Филифьонка разозлилась, хотя такое случалось с ней очень редко. Она почувствовала, что Гафса так или иначе пытается увильнуть, и заговорила о первом, что пришло ей на ум. Она ткнула трясущимся пальцем в ужасную маленькую веточку в вазе на столе и воскликнула:
— Посмотри! Разве это не мило? Лучшая вещь, которую я нашла, чтобы украсить чайный столик.
Гафсе очень захотелось смыться, поэтому она поднялась и сказала:
— Не заговаривайтесь. Ветка огромная, колючая и безвкусная. И выглядит она вызывающе, ей вообще не место на чайном столике.
Потом дамы попрощались, и Филифьонка закрыла за Гафсой дверь.
Филифьонка чувствовала себя несчастной. Колючая ветка стояла на столе, и внезапно Филифьонке показалось, что цветы не подходят к обстановке. К этой обстановке вообще ничего не подходит!
Филифьонка переставила вазу на подоконник.
Море изменилось. Оно стало серым, волны показывали белые зубы, набрасываясь на берег. На небе разгорелось красноватое зарево.
Филифьонка долго простояла у окна, вслушиваясь в свист ветра.
Потом она по телефону позвонила Гафсе.
— Что случилось, миссис Филифьонка? — осторожно спросила та.
— Ты благополучно добралась до дому?
— Да, все в порядке, — ответила Гафса. — Немного ветрено. — Некоторое время она помолчала, а потом дружелюбно добавила: — Миссис Филифьонка, вы рассказывали такие страшные вещи. Вы не испытали на себе ужас стихийных бедствий?
— Нет, — сказала Филифьонка.
— Но что-то все-таки было?
— Нет, в самом деле, — пробормотала Филифьонка. — Я лишь предчувствую… — Да, — протянула Гафса, — Благодарю вас, визит к вам показался мне таким трогательным. А с вами все в порядке?
— Нет, не уверена, — отозвалась Филифьонка. — Я надеюсь, мы теперь станем чаще видеться?
— Я тоже так думаю, — согласилась Гафса я повесила трубку.
Потом Филифьонка долго сидела и смотрела на телефонный аппарат. Внезапно она почувствовала, что замерзла.
«За окнами темно, — подумала она. — Я могу занавесить окна одеялами, а зеркала поверну к стене». Но делать ничего не стала. Она сидела и слушала как ветер, словно маленький бездомный зверек, завывает в дымоходе.
Дом слегка подрагивал. Ветер становился все сильнее. На море поднимался шторм. С крыши соскользнула плитка черепицы и с грохотом ударилась о землю. Филифьонка торопливо перебралась в спальню. Но спальня была такой большой, что Филифьонка и здесь не чувствовала себя в безопасности. Она задыхалась. Она ведь такая маленькая, беззащитная…
Сдернув с кровати одеяло, Филифьонка отправилась по коридору, ведущему на кухню, ногой открыла дверь кладовки и прикрыла ее за собой. Отсюда шторм казался тише. В кладовке не было окон, только маленькое вентиляционное отверстие.
В темноте Филифьонка пробралась за мешки с картошкой и постелила одеяло у шкафа с банками джема.
Ее воображение рисовало картины шторма: некто черный и дикий тряс ее дом. Белыми драконами разрастались трещины в стенах. Из моря поднялся ревущий торнадо, подобный черной колонне и направился прямо к ней. Ближе и ближе… Такие бури ее собственного изготовления были хуже всего. В глубине души Филифьонка даже немного гордилась придуманной ею бурей.
«Гафса еще девочка, — решила Филифьонка. — Глупая девчонка с пирожными и наволочками в голове. Они ничего не понимают в цветах. Сидит сейчас у себя дома и думает, что я ничего такого не испытала на себе. Я — та, кто каждый день видит гибель мира. Каждый день! Но спокойно живет, ест, моет посуду и принимает гостей. Так, словно ничего не случилось».
Филифьонка высунула нос из-под одеяла, сурово посмотрела в темноту и заявила: — Я вас насквозь всех вижу.
Ничего не произошло. Шторм не утихал. Тогда Филифьонка нырнула под одеяло и заткнула уши руками.
А буря все шумела и шумела. Ветер мчался со скоростью сорока семи ярдов в секунду (хотя вряд ли кто-то в такую бурю замерял скорость ветра).
В два часа ночи снесло трубу. Она сломалась у основания и, проломив крышу, упала на кухонную плиту. Теперь через дыру в потолке виднелось темное, ночное небо, большие несущиеся облака, А потом ветер обнаружил эту лазейку и, разметав золу, сдернул занавески и скатерть. Фотографии тетушек и дядюшек Филифьонки закружились по воздуху. Все безделушки пришли в движение, застучали, зазвенели, ударяясь друг о дружку. Двери захлопали, картина упала на пол.
Наконец, в замешательстве появилась разгневанная Филифьонка. «Сбылось. Пришел конец. Все кончено. Я больше не могу ждать».
Она хотела было позвонить Гафсе и рассказать ей… рассказать ей кое-что и в самом деле ужасное. Холодно и торжествующе.
Но ветер уже оборвал телефонные провода.
Филифьонка слышала лишь грохот сыпавшейся с крыши черепицы. «Если я поднимусь на чердак, меня сдует вместе с крышей, — рассуждала Филифьонка. — Если спущусь в подвал, меня засыплет обломками. Но что-то предпринять необходимо».
Окно распахнулось, и мелкие осколки стекла посыпались на пол. Дождь залил мебель красноватого дерева, гипсовый хемуль свалился со своего пьедестала и рассыпался на куски. С отвратительным грохотом на пол упала огромная люстра. Она принадлежала дяде Филифьонки. Все вокруг стонало и трещало. Потом Филифьонка увидела в осколке зеркала свое бледное лицо. Не задумываясь, она подбежала к окну и выпрыгнула наружу…
Филифьонка обнаружила, что сидит на песке. По лицу ее били теплые дождевые капли, а платье развевалось, словно парус.
Филифьонка крепко зажмурила глаза, понимая, что совершенно необязательно находиться в самом центре жуткой опасности.
Ветер завыл сильно и беспокойно. Все тревоги исчезли. Опасность скрывалась внутри дома, а не снаружи.
Филифьонка осторожно вздохнула, вдыхая запах морских водорослей и открыла глаза. На улице было светлее, чем в доме.
Она увидела разрушения. Дом белым пятном возвышался у нее за спиной на расстоянии вытянутой руки. Он словно скользил сквозь проносящуюся мимо над песчаными дюнами ночь.
«Никогда раньше я не выходила ночью на улицу, — подумала Филифьонка. — Если бы моя мама узнала…»
Филифьонка поползла против ветра вниз к берегу, чтобы оказаться как можно дальше от дома. Ей почудилось, что море стало теперь сине — белым. С грохотом на берег обрушивались волны, и водяная пыль, словно дым, вилась над побережьем. Этот дым на вкус оказался соленым.
Позади, в доме что-то затрещало, но Филифьонка даже головы не повернула. Она спряталась за большим камнем и, широко раскрыв глаза, смотрела во тьму. Ей не было холодно. И странная вещь — внезапно она поняла: она же совершенно спокойна! Очень странное чувство, но Филифьонка решила, что это даже здорово. Что же раньше ее беспокоило? Стихийные бедствия?
К утру буря должна была бы утихнуть. Филифьонка твердо уверовала в это. Она сидела, глубоко задумавшись о себе и стихийных бедствиях, о своей мебели. Она пыталась представить, что же там случилось в доме. Вроде, кроме печной трубы ничего и не сломалось. Филифьонка чувствовала: в ее жизни никогда не происходило ничего более важного. Буря вывела ее из равновесия, перевернула все шиворот-навыворот. Но Филифьонка не знала, что это еще не конец.
«Интересно, все ли вещи сломаны, вымазаны золой, покорежились или потрескались? Придется сесть и чинить их, неделя за неделей: склеивать, латать и высматривать потерянные кусочки…»
Омытый, отутюженный, красочный и вызывающий чувство сожаления берег. «Раньше, он, кажется, был лучше… Нет, нет. Только не назад в темные, холодные комнаты, только не надо снова пытаться их сделать уютными…»
— Нет! Не хочу! — закричала Филифьонка, поднявшись на дрожащих ногах. «Если я все буду делать как раньше, тогда все и останется как раньше. Я боюсь… боюсь снова почувствовать надвигающуюся опасность. Ко мне опять станут подкрадываться тайфуны и торнадо».
В первый раз Филифьонка оглянулась и посмотрела на дом хемуля. Дом выглядел как и раньше, но теперь он был наполнен сломанными вещами, и они ждали, что Филифьонка вернется и позаботится о них.
Не без сожаления покинет Филифьонка реликвии своих предков…
— Мама всегда напоминала мне о долге, — прошептала Филифьонка.
Настало утро.
На востоке цветком распустился рассвет. Последние капли дождя сорвались с неба, но тучи не расходились. Буря спряталась между ними. Несколько раз вдалеке прогремел гром.
Погода казалась неустойчивой. В ней таилось что-то неведомое. Филифьонка не знала, на что же ей решиться.
И тогда она увидела торнадо.
Торнадо ничуть не походил на ее собственное торнадо, которого она представляла сверкающими черными колоннами воды. Этот торнадо был настоящим. Он светился. Вихрь белых облаков, вращающихся по невероятной спирали. Торнадо становился белым как мел, там, где он соприкасался с водой.
Торнадо не ревел и не летел стремительно. Он двигался медленно и спокойно к берегу, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Солнце окончательно взошло, и его лучи высунулись на востоке, там, где уже давно не было облаков. Торнадо стал розовым.
Он выглядел невероятно высоким, бесшумно вращался и медленно приближался. Ближе, ближе…
Филифьонка не могла сдвинуться с места. Она спокойно стояла и думала: «О, мое прекрасное, удивительное стихийное бедствие…»
Торнадо выбрался на берег не так далеко от Филифьонки. Белая, величественная колонна прошествовала мимо нее. Подняв песок, колонна обрушилась на крышу дома хемуля. Филифьонка увидела, как все ее наволочки полетели в небо. Матерчатые подносы, фотографии в рамках, чайные салфетки, бабушкин серебряный кувшинчик, правила хорошего тона, вышитые серебром на шелке — такие знакомые вещи — все исчезло в вихре.
И Филифьонка восторженно подумала: «Как чудесно! Что может маленькая Филифьонка сделать против могучих природных сил? Что тут можно поправить и отремонтировать? Ничего! Все смыло, унесло прочь!»
Торнадо начал торжествующе резвиться на полях, и Филифьонка увидела, как он вдруг сузился, сломался и исчез. В нем больше не было нужды.
Филифьонка глубоко вздохнула. «Теперь никогда не стану бояться, — сказала она мысленно. — Теперь я свободна и могу делать что угодно».
Солнце поднялось выше, и Филифьонка отправилась в путь по мокрому песку. Тут-то она и наткнулась на свой ковер. Море разукрасило его водорослями и ракушками. Филифьонка только посмеялась. Она взяла ковер и бросила его в море, чтобы прополоскать.
Большая зеленая волна окатила Филифьонку, когда она шагнула в воду вслед за ковром, а прибой, шипя белой пеной, стал качать ее: вверх — вниз, вверх — вниз. Волны кружились вокруг нее, прозрачные и зеленые. Филифьонка вынырнула, отдышалась. Посмотрев на солнце, она что-то быстро пробормотала. Щебеча, пританцовывая, она выбралась из воды и вытащила ковер. Ни разу в жизни она не была так счастлива.
Гафса услышала крики, но прошло несколько минут, прежде чем она увидела Филифьонку.
— Как ужасно! — воскликнула Гафса. — Бедная маленькая Филифьонка!
— С добрым утром! — ответила Филифьонка. — Как спалось?
— Я сама не своя! — воскликнула Гафса. — Что за ночь! Я все время думала о вас. Я сама видела! Видела как оно появилось! Стихийное бедствие!
— Ты так считаешь? — невинно спросила Филифьонка.
— Как вы были правы, как правы, — продолжала Гафса. — Вы говорили: «Скоро что-то случится!» Вы просто чудо! А ваш прекрасный дом? Я всю ночь пыталась вам дозвониться. Я так беспокоилась, но на линии была поломка.
— Похоже на тебя, — фыркнула Филифьонка и принялась выжимать ковер. Но на самом деле это не имеет никакого значения. Если и стоит беспокоиться, так только о том, что в морской воде нет уксуса, и ковер может полинять.
Филифьонка села на песок и громко рассмеялась.
СЕДРИК
Теперь уже трудно понять, как это крошка Снифф согласился отдать Седрика.
Во-первых, Снифф раньше никогда ничего не отдавал, скорее наоборот. А во-вторых, Седрик действительно был очень милый.
Седрик не был живым существом, он был вещью - но зато какой! Сначала могло показаться, что перед тобой обыкновенная плюшевая собачка, довольно-таки облезлая и замусоленная, но, присмотревшись получше, вы бы заметили, что у Седрика глазки из топазов, почти как настоящие, а в ошейник вделан маленький лунный камень.
И кроме того, выражение его мордашки было абсолютно неподражаемо, едва ли какая-нибудь другая собачка смогла бы его воспроизвести. Возможно, драгоценные камни были для Сниффа важнее, чем выражение мордочки, но, так или иначе, а Снифф любил Седрика.
И отдав его, Снифф сразу же об этом пожалел. Он был в отчаянии, он не ел, не спал, ни с кем не разговаривал. Он весь отдался своему горю.
- Но дорогой мой Сниффчик,- огорченно сказала мама Муми-тролля,- если уж ты так любил своего Седрика, то по крайней мере мог бы подарить его кому-нибудь из своих друзей, а не дочке Гафсы...
- Да это все Муми-тролль виноват...- пробормотал Снифф, уставившись в пол заплаканными глазами.- Он сказал, что, если отдашь то, что тебе дороже всего на свете, получишь в десять раз больше, и все устроится самым лучшим образом. Он меня обманул.
- Ах, вот оно что...- сказала мама.-- Да, да, конечно.
В этот момент она не нашла лучшего ответа.
Ей нужно было подумать.
Наступил вечер, и мама незаметно ушла к себе в комнату. Остальные пожелали друг другу спокойной ночи, и вскоре весь дом погрузился в сон. Лишь один Снифф не спал, он лежал, уставившись в потолок, глядя на покачивающуюся в лунном свете тень огромной ветки. Ночь была теплая, и через открытое окно он слышал звуки Снусмумриковой губной гармошки, доносившиеся от реки.
Когда мысли его стали слишком уж мрачными, Снифф встал с постели и на цыпочках подкрался к окну. Он спустился вниз по веревочной лестнице и побежал по саду - мимо белых мерцающих во тьме пионов, мимо черных, как уголь, теней. Высоко в небе плыла луна, далекая и загадочная.
Снусмумрик сидел у своей палатки.
В эту ночь он не наигрывал мелодий, из его гармошки вырывались лишь отдельные звуки, напоминающие то вопросительные, то утвердительные восклицания, которые обычно означают, что вы не знаете, как ответить своему собеседнику.
Усевшись рядом, Снифф уставился на реку, и в глазах его были тоска и безысходность.
- Привет,- сказал Снусмумрик.- Хорошо, что ты пришел. Я тут как раз вспомнил одну историю, которая могла бы тебя заинтересовать.
- Мне сейчас не до сказок,- съежившись, пробормотал Снифф.
- Это не сказка,- сказал Снусмумрик.- Это было на самом деле и произошло с тетушкой моей мамы.
И Снусмумрик начал свой рассказ, время от времени посасывая трубочку и болтая ногами в темной речной воде.
- Жила-была дама, которая очень любила свое имущество. У нее не было детей, которые могли бы ее забавлять или сердить, ей не нужно было ни работать, ни готовить обед, и ее не интересовало, что о ней думают другие. К тому же она не любила никакие игры. Короче говоря, жилось ей довольно скучно.
Но она обожала свои красивые вещи, которые собирала всю жизнь; она раскладывала их в строго определенном порядке, она наводила на них блеск, и вещи ее становились все красивее и красивее, так что все, кто заходил к ней в дом, уже не верили собственным глазам.
- Она была счастливая,- кивнул Снифф.- А что это за вещи?
- Ну да, конечно,- сказал Снусмумрик.- Настолько счастливая, насколько это было возможно. Но ты бы лучше помолчал и дал мне рассказать до конца. Так вот. В одну прекрасную ночь случилось, что тетушка моей мамы взяла и проглотила огромную кость, когда ела котлеты в темной кладовке. В течение нескольких дней она чувствовала некоторое недомогание и наконец решилась пойти к доктору. Доктор ее прослушал, простучал, просветил и в конце концов заявил, что эта самая кость застряла у нее где-то внутри. Такая противная кость, что извлечь ее совершенно невозможно. Иными словами, он опасался самого худшего.
- Да погоди, погоди,- заинтересовался Снифф.- Доктор хотел сказать, что тетушка должна умереть, и просто не решился ей прямо так и сказать.
- Да, что-то вроде этого,- согласился Снусмумрик.- Но тетушка моей мамы была не из пугливых, поэтому она выяснила, сколько времени у нее еще осталось, после чего пошла домой и погрузилась в раздумья. Ведь две-три недели - это не так уж и много.
Она вдруг вспомнила, что когда-то в молодости собиралась отправиться в экспедицию, построить большой красивый дом для сирот, поехать посмотреть на вулкан и устроить для всех своих друзей какой-нибудь необыкновенный праздник. Но сейчас, разумеется, было уже поздно. Да и друзей у нее совсем не осталось, потому что она занималась только своими вещами и для друзей у нее всегда не хватало времени.
Размышляя об этом, она все больше впадала в меланхолию. Она бродила по комнатам, пытаясь найти утешение среди своих чудесных вещей, но и
вещи ее не радовали, скорее наоборот: она все время думала лишь о том, что ей придется все это оставить на земле, в то время как сама она отправится на небо,
Не улучшила ее настроение и мысль о том, что там, на небе, она, возможно, сможет начать все сначала и снова обзаведется имуществом.
- Бедная дама! - воскликнул Снифф.- Неужели она не могла взять с собой хотя бы одну единственную вещицу?!
- Нет,- строго сказал Снусмумрик.- Это запрещено. Но ты лучше помолчи и послушай. Как-то ночью маминой тетушке не спалось, и она лежала, уставившись в потолок и предаваясь невеселым раздумьям. Со всех сторон ее обступала шикарная мебель, повсюду стояли красивые безделушки, вещи везде - на полу, на стенах, на потолке, в шкафах, в комодах. И вдруг ей показалось, что она начинает задыхаться среди всего этого богатства, которое все равно не могло ее утешить. И тогда ей пришла в голову одна мысль. Это была такая замечательная мысль, что мамина тетушка даже тихонько засмеялась, лежа в своей постели. Она тотчас же почувствовала необыкновенный прилив сил и встала, чтобы как следует все обдумать.
Она решила раздать свое имущество, чтобы вокруг нее стало побольше воздуха. Это просто необходимо, если у тебя в животе застряла огромная кость, а ты еще хочешь спокойно, без помех помечтать о реке Амазонке.
- Как это глупо,- разочарованно сказал Снифф.
-- Очень даже не глупо,- возразил Снусмумрик.- Ей было ужасно весело, когда она придумывала, кому и что она подарит. У нее было много родственников и куча знакомых, что вообще-то вполне естественно, даже если у тебя совсем нет друзей. Вот она и думала о каждом по очереди, пытаясь угадать, что именно он хотел бы получить в подарок. И игра эта ее очень забавляла.
Тетушка, между прочим, была вовсе не глупа. Мне она подарила губную гармошку. Ты, конечно, не знал, что она сделана из золота и розового дерева?... Так вот. Она все так здорово придумала, что каждый получил именно то, что ему было нужно, и именно то, о чем он всегда мечтал.
К тому же выяснилось, что мамина тетя любила делать сюрпризы. Каждую вещь она отправляла в пакете, и тот, кто вскрывал пакет, понятия не имел, от кого он получил подарок (ведь дома у нее почти никто не бывал, потому что она очень боялась, как бы гости что-нибудь не разбили).
Тетушка ужасно веселилась, представляя, как они удивляются и теряются в догадках. И она казалась самой себе каким-то высшим существом, чем-то вроде той феи, которая моментально исполняет любое твое желание и так же внезапно исчезает.
- Но я Седрика не отправлял в пакете! - возмущенно воскликнул Снифф.- И я вовсе не собираюсь умирать!
Снусмумрик вздохнул.
- Вечно ты думаешь только о собственной персоне,- сказал он.- Но ты все же попытайся дослушать до конца интересную историю, в которой не рассказывается о твоей особе. Подумай немножко и обо мне. Я берег эту историю специально для тебя, и мне бывает иногда очень приятно что-нибудь рассказать. Ну, ладно. В это же время происходило и еще кое-что. Мамина тетя вдруг обнаружила, что снова может спокойно спать по ночам. А днем она мечтала о реке Амазонке, читала книги о подводном плавании и делала чертежи дома для сирот. Ей было весело, и поэтому общаться с ней стало приятнее, чем раньше. У нее появились друзья, и ее лишь огорчало, что она, возможно, не успеет устроить для них шумный, веселый праздник, о котором она мечтала, когда была молодой.
А воздуха в ее комнатах становилось все больше и больше. Пакет за пакетом отправлялись к своим адресатам, и чем меньше вещей оставалось, тем легче было у нее на душе. Вскоре она уже ходила по пустым комнатам с таким ощущением, что и сама она становится легче - точно воздушный шар, веселый воздушный шарик, который вот-вот поднимется в воздух...
- Чтобы отправиться на небо,- мрачно произнес Снифф.- Послушай-ка...
- Да не перебивай ты меня все время,- сказал Снусмумрик.- Похоже, ты еще слишком маленький для этой истории. Но я все равно расскажу до конца. Так вот. Постепенно все комнаты опустели, и у маминой тети осталась только кровать.
Это была огромная кровать с балдахином, и когда ее новые друзья приходили к ней в гости, они все рассаживались на этой кровати, а самые маленькие усаживались сверху на балдахин. Всем было очень весело, и единственное, что тетушку по-прежнему беспокоило, так это то, что она, вероятно, не успеет устроить грандиозный праздник, о котором мечтала.
По вечерам они обычно рассказывали друг другу страшные или забавные истории, и вот в один из вечеров...
- Знаю, знаю,- рассердился Снифф.- Ты такой же, как и Муми-тролль. Я знаю, что будет дальше. Она отдала и кровать, а потом улетела на небо и была очень довольна. И мне так же следовало бы отдать не только Седрика, но и все, что у меня есть, и лучше всего тоже умереть!..
- Ты просто осел,- сказал Снусмумрик.- Или даже хуже. Ты тот, кто способен испортить любую историю. Я хотел лишь сказать, что мамину тетю рассмешила одна из забавных историй и что она так сильно смеялась, что кость выскочила наружу и тетушка стала совершенно здоровой!
- Не может быть,- закричал Снифф,- бедная тетушка!
- Не понимаю, почему ты говоришь "бедная тетушка"? - спросил Снусмумрик.
- Ну как же, ведь она все отдала! - воскликнул Снифф.- И все зазря! Она же вовсе не умерла! Она потом забрала назад свои вещи?
Снусмумрик прикусил свою трубку и вскинул брови.
- Ты маленькая бестолковая зверушка,- сказал он.- Тетушка от всего этого получила огромное удовольствие. А потом устроила праздник. И построила дом для сирот. Она, конечно же, была уже слишком стара для подводного плавания, но вулкан она посмотрела. А затем отправилась на Амазонку. Это последнее, что мы о ней слышали.
- Подобные развлечения стоят немалых денег,- недоверчиво произнес практичный Снифф.- А ведь она все раздала...
- Все раздала? Неужели? - изумился Снусмумрик.- Если бы ты слушал повнимательней, ты бы помнил, что кровать с балдахином у нее осталась, а кровать эта, милый мой Сниффчик, была из чистого золота и вся битком набита бриллиантами.
(Что касается Седрика, то из топазов Гафса сделала своей дочери сережки, а Седрику вместо глаз пришила черные пуговицы. Снифф подобрал его на улице под дождем. Лунный камень, к сожалению, смыло водой и отыскать его так и не удалось. Но несмотря ни на что, Снифф по-прежнему любит Седрика, правда, теперь уже бескорыстно. И это в каком-то смысле делает ему честь. (Прим. авт.)
* * *
Филифьонка,которая верила в катастрофы
Жила-была Филифьонка. Однажды она стала стирать в море свой большой ковер. Она намылила его, потом стала усердно тереть щеткой первую синюю полосу. Набежавшая морская волна прополоскала ковер.
Филифьонка терла ковер и дошла до следующей синей полосы, но солнце напекло ей спину. Тогда она опустила свои тонкие ножки в чистую воду, а сама все терла и терла.
Был тихий и спокойный летний день, как раз такой, какой нужен для стирки ковров. Ленивые, сонные волны помогали полоскать, а вокруг Филифьонковой красной шапочки кружилось несколько жужжащих шмелей. Они приняли ее шапочку за цветок!
«Не притворяйтесь, — мрачно подумала Филифьонка. — Я знаю такие шуточки. Перед стихийным бедствием все кажется спокойным».
Она добралась до последней синей полосы, позволила морской волне прополоскать ковер а потом вытащила его из воды.
Филифьонка постояла, раздумывая: «Почему это погода не портится? Может, из-за моей новой оранжево-красной шапочки? Или из-за приукрашенного отражения света? Конечно, пока я стою на месте, все опасности тоже затаились. Интересно, кому-нибудь будет нужен мой ковер, если стихийные бедствия вырвутся на свободу? Кто-то ведь может и погибнуть…»
Филифьонка расстелила ковер на скале и, забравшись на него, начала его отжимать Погода оставалась подозрительно отличной.
«Что-нибудь обязательно случится, — твердо знала Филифьонка. — Где-то у горизонта притаилось нечто черное и ужасное… Оно постепенно разрастется, помчится к берегу.. Быстрее и быстрее…»
— Никто не знает, что же там спряталось, — шептала себе под нос Филифьонка.
Ее сердце сильно забилось, спина похолодела. Она все время оборачивалась, словно у нее за спиной притаился враг. Но море сверкало, отражения отплясывали на дне игривые па, и теплый летний ветер нежно ласкал мордочку Филифьонки. Но это отнюдь не доставляло ей удовольствия. Неизвестно почему она ударилась в панику. Трясущимися руками Филифьонка выжала ковер досуха, схватила мыло, щетку и бросилась к своему дому, чтобы поставить чайник на огонь. В пять часов обещала зайти Гафса.
Филифьонка жила в большом, неказистом доме. Кто-то хотел избавиться от старой краски и покрасил дом снаружи в темно-зеленый, а изнутри в коричневый цвета. Филифьонка арендовала этот дом у хемуля, который уверил ее, что ее бабушка жила здесь летом, когда еще была маленькой девочкой. А так как Филифьонка очень гордилась воспоминаниями детства и своими родственниками, то она решила, что переехать в этот дом будет почетно: ведь здесь жила ее бабушка!
В первый же вечер Филифьонка, сидя на ступенях, долго удивлялась своей бабушке. Как странно все же, что филифьонка с ее чувством прекрасного, согласилась жить на мрачном, печальном побережье. Ни сада, в котором можно выращивать сливы «на варенье», ни маленьких деревьев, ни кустов, среди которых можно построить беседку. Совсем ничего!
Филифьонка вечерами тяжело вздыхала и в отчаянии смотрела на зеленое море, окантованное бесконечной каменной рамкой. Зеленая вода, белый песок, сухие красные водоросли. Обстановка предвещала стихийные бедствия. Очень опасное место!
Но потом Филифьонка поняла, что все не так. Она переехала в ужасный дом на ужасном побережье. Здесь жила ее бабушка!
Потом Филифьонка решила написать письма всем знакомым и высказать свое отношение к дому, но передумала. Ведь дом не был ее собственностью. Филифьонка могла поставить себя в дурацкое положение, разослав письма.
Прикрыв дверь, она решила сделать дом хоть изнутри поуютнее. Задача оказалась не из легких. Потолки были такими высокими, что на них всегда скапливались тени. Окна — большие и чересчур классические. Никакие кружевные занавески не могли заставить их выглядеть чуть-чуть поприятнее. Это были не те окна, из которых смотрят на улицу, а те, в которые заглядывают случайные прохожие Филифьонке они совершенно не нравились.
Филифьонка решила привести в порядок стеганые половички, но в доме не оказалось стеганых половичков. Мебель тоже навевала печаль: стулья не вставали вплотную к столу, диван робко жался к стене, а тени вокруг ламп которые были похожи на вспышки в темном лесу, довершали картину. Филифьонку в доме радовали лишь ее безделушки: маленькие зеркала, фотографии в вельветовых рамочках, маленькие раковины, правила хорошего тона, вышитые серебром на шелке, очень маленькие вазы и крошечный, похожий на мюмлу, заварной чайник — все те предметы, которые делают жизнь более легкой и менее опасной. Но все ее безделушки потеряли свою красоту и безопасность в унылом доме у моря. Филифьонка перекладывала их со стола в сервант, из серванта на подоконник, но нигде они не смотрелись.
Филифьонка была в отчаянии.
Она стояла у двери и смотрела на свои любимые вещички, но те казались столь же беспомощными, как и она. Тогда Филифьонка пошла на кухню, взяла мыло и щетку из кухонной раковины. Потом она разожгла огонь поставила чайник. Свои лучшие чашечки с золотыми каемками она расставила на блюдечках для пирожных, проворно сдула несколько пылинок и сложила горкой пирожные, чтобы произвести впечатление на Гафсу.
Гафса никогда не пила чай с молоком но Филифьонка все же поставила бабушкину маленькую серебряную молочницу на поднос. Кусковой сахар Филифьонка положила в крошечную плисовую корзинку с драгоценными ручками.
Приготовив поднос для чайника, Филифьонка почувствовала себя совершенно спокойно. Теперь-то она сможет позабыть о стихийных бедствиях.
Жаль, на берегу не растут цветы. Все побережье поросло колючим кустарником, а его цветами не стоило украшать комнату. Тем не менее, Филифьонка поставила на стол вазу с веткой кустарника и подошла к окну посмотреть, не идет ли Гафса. Филифьонка торопливо думала: «Нет, нет. Я не хотела бы увидеть Гафсу. Лучше, Чтоб она позвонила в дверь неожиданно, тогда я побегу и открою дверь, и мы обе будем ужасно рады встрече, а потом поболтаем, посплетничаем… Если я увижу ее на берегу, то подумаю, как ей одиноко идти к моему домику. И еще, я могу увидеть крохотное пятнышко. Мне, оно наверняка не понравится. Оно будет расти, расти… А еще хуже, если маленькое пятнышко уменьшится. Значит оно пойдет другим путем…»
Дрожа, Филифьонка пристально всматривалась. «Что-то надвигается, — думала она. — Я должна поговорить об этом с Гафсой. Она, конечно, не та, с кем бы я хотела поболтать обо всем…»
В дверь постучали. Филифьонка бросилась через комнату, забормотав на бегу. — Эта великолепная погода! — почти кричала она, — Ты посмотри на море, какое оно сегодня синее, не голубое как вчера, а синее. Как дружелюбно оно выглядит: никакой ряби! Как хорошо. Ты выглядишь такой сияющей, думаю ты… Но не все же тут похоже на море… Оно — сердце природы, ведь так?
«Она сконфузилась сильнее, чем обычно», — подумала Гафса, снимая перчатки и протяжно заметила:
— Точно. У вас все в порядке, миссис Филифьонка?
Они сели за стол. Филифьонка казалась такой счастливой. Она была не одна! И из-за этого Филифьонка лепетала разную бессмыслицу и весь свой чай пролила себе на платье.
Гафса похвалила кусковой сахар и пирожные, но ничего не сказала о цветочной вазе. Гафса была хорошо воспитана. Любой с первого взгляда понял бы: не хорошо украшать чайный столик ветками дикого, колючего кустарника.
Филифьонка замолчала, а Гафсе больше нечего было похвалить. Наступила тишина. Солнце скрылось за облаками, и чайный столик внезапно стал серым. Большие окна затянулись пеленой серых облаков, и дамы услышали первые завывания ветра. Звуки казались слабыми, отдаленными, но они уже заглушали шёпот.
— Я вижу, вы недавно постирали ковер, — очень культурно заметила Гафса.
— Да. Коврам необходима морская вода, — отозвалась Филифьонка, Ковры не линяют, к тому же теперь он так мило пахнет.
"Я должна все рассказать Гафсе, — решила Филифьонка, Мне нужно с кем-то поговорить о моих страхах, с тем, кто может ответить мне: «Ах, конечно. Я великолепно понимаю о чем идет речь». — "В самом деле.
разве на земле существует что-то страшное? Сегодня великолепный летний день". — Пирожные сделаны по рецепту моей бабушки, — начала Филифьонка, а потом наклонившись вперед, через стол прошептала: — Сегодня неестественная погода. Все говорит: должно случиться что-то ужасное. Дорогая Гафса, поверьте мне, мы так малы и незначительны, словно вещи: пирожные, ковры… все то, чем мы пользуемся. Нам кажется, что все не так страшно, но в самом деле над нами нависла огромная опасность…
— Ох! — только и сказала Гафса, чувствуя себя крайне неловко.
— Да, угроза, — продолжала Филифьонка на одном дыхании. — Никто не может сказать ничего определенного, никто ничего не может доказать, и никто не хочет об этом говорить. Иногда через заднее окошко мне видно, как далеко-далеко над дорогой появляется черное облачко. А другой раз оно появляется над морем. Растет и растет, но пока не высовывается, Гафса, ты ощущаешь это? Скажи, что ты об этом думаешь? Пожалуйста!
Гафса сильно покраснела. Она молчала, крутила в руках кусочек сахара и жалела, что пришла.
— В это время года случаются внезапные бури, — осторожно произнесла она. Филифьонка разочарованно замолчала.
Гафса немного выждала, а потом чуть раздраженно продолжила:
— В пятницу я устроила стирку и, поверьте мне, совершенно внезапно налетел ветер, а потом я обнаружила мою наволочку на заборе. А чем вы пользуетесь, когда стираете свое белье, миссис Филифьонка?
— Не помню, — ответила Филифьонка, внезапно заскучав. Ей стало совершенно ясно: Гафса ее не понимала.
— Может еще чаю?
— Благодарю, — ответила Гафса. — Мы мило побеседовали. Жаль, что все хорошее так быстро кончается. Боюсь, мне надо идти.
— Да, — кивнула Филифьонка. — Я вижу.
На море опускалась темнота. Прибой что-то сам себе нашептывал. Но еще было рано зажигать лампы, полутьма казалась приятной. Тонкий нос Гафсы наморщился больше обычного. Пауза затянулась.
«Как мучительно такое молчание», — думала Гафса, сжимая свою сумочку. Тихо подвывал легкий юго-западный ветерок.
— Ты сказала о ветре, — внезапно начала Филифьонка. — Ветре, который унес твою наволочку. Дорогая Гафса, а я говорила тебе о циклонах. О тайфунах, торнадо, смерчах, песчаных бурях… Наводнениях, которые смывают дома. А больше всего я говорила о себе и своих страхах. Хотя, подозреваю, они не обоснованны. Я уверена, случится что-то ужасное. Все время думаю об этом. Даже когда стирала ковер, эти мысли не покидали меня. Ты понимаешь? Ты что-нибудь чувствуешь?
— У вас есть уксус? — спросила Гафса уставившись в свою чашечку. — Шерсть не линяет, если в воду при стирке добавлять немного уксуса.
Вот тогда Филифьонка разозлилась, хотя такое случалось с ней очень редко. Она почувствовала, что Гафса так или иначе пытается увильнуть, и заговорила о первом, что пришло ей на ум. Она ткнула трясущимся пальцем в ужасную маленькую веточку в вазе на столе и воскликнула:
— Посмотри! Разве это не мило? Лучшая вещь, которую я нашла, чтобы украсить чайный столик.
Гафсе очень захотелось смыться, поэтому она поднялась и сказала:
— Не заговаривайтесь. Ветка огромная, колючая и безвкусная. И выглядит она вызывающе, ей вообще не место на чайном столике.
Потом дамы попрощались, и Филифьонка закрыла за Гафсой дверь.
Филифьонка чувствовала себя несчастной. Колючая ветка стояла на столе, и внезапно Филифьонке показалось, что цветы не подходят к обстановке. К этой обстановке вообще ничего не подходит!
Филифьонка переставила вазу на подоконник.
Море изменилось. Оно стало серым, волны показывали белые зубы, набрасываясь на берег. На небе разгорелось красноватое зарево.
Филифьонка долго простояла у окна, вслушиваясь в свист ветра.
Потом она по телефону позвонила Гафсе.
— Что случилось, миссис Филифьонка? — осторожно спросила та.
— Ты благополучно добралась до дому?
— Да, все в порядке, — ответила Гафса. — Немного ветрено. — Некоторое время она помолчала, а потом дружелюбно добавила: — Миссис Филифьонка, вы рассказывали такие страшные вещи. Вы не испытали на себе ужас стихийных бедствий?
— Нет, — сказала Филифьонка.
— Но что-то все-таки было?
— Нет, в самом деле, — пробормотала Филифьонка. — Я лишь предчувствую… — Да, — протянула Гафса, — Благодарю вас, визит к вам показался мне таким трогательным. А с вами все в порядке?
— Нет, не уверена, — отозвалась Филифьонка. — Я надеюсь, мы теперь станем чаще видеться?
— Я тоже так думаю, — согласилась Гафса я повесила трубку.
Потом Филифьонка долго сидела и смотрела на телефонный аппарат. Внезапно она почувствовала, что замерзла.
«За окнами темно, — подумала она. — Я могу занавесить окна одеялами, а зеркала поверну к стене». Но делать ничего не стала. Она сидела и слушала как ветер, словно маленький бездомный зверек, завывает в дымоходе.
Дом слегка подрагивал. Ветер становился все сильнее. На море поднимался шторм. С крыши соскользнула плитка черепицы и с грохотом ударилась о землю. Филифьонка торопливо перебралась в спальню. Но спальня была такой большой, что Филифьонка и здесь не чувствовала себя в безопасности. Она задыхалась. Она ведь такая маленькая, беззащитная…
Сдернув с кровати одеяло, Филифьонка отправилась по коридору, ведущему на кухню, ногой открыла дверь кладовки и прикрыла ее за собой. Отсюда шторм казался тише. В кладовке не было окон, только маленькое вентиляционное отверстие.
В темноте Филифьонка пробралась за мешки с картошкой и постелила одеяло у шкафа с банками джема.
Ее воображение рисовало картины шторма: некто черный и дикий тряс ее дом. Белыми драконами разрастались трещины в стенах. Из моря поднялся ревущий торнадо, подобный черной колонне и направился прямо к ней. Ближе и ближе… Такие бури ее собственного изготовления были хуже всего. В глубине души Филифьонка даже немного гордилась придуманной ею бурей.
«Гафса еще девочка, — решила Филифьонка. — Глупая девчонка с пирожными и наволочками в голове. Они ничего не понимают в цветах. Сидит сейчас у себя дома и думает, что я ничего такого не испытала на себе. Я — та, кто каждый день видит гибель мира. Каждый день! Но спокойно живет, ест, моет посуду и принимает гостей. Так, словно ничего не случилось».
Филифьонка высунула нос из-под одеяла, сурово посмотрела в темноту и заявила: — Я вас насквозь всех вижу.
Ничего не произошло. Шторм не утихал. Тогда Филифьонка нырнула под одеяло и заткнула уши руками.
А буря все шумела и шумела. Ветер мчался со скоростью сорока семи ярдов в секунду (хотя вряд ли кто-то в такую бурю замерял скорость ветра).
В два часа ночи снесло трубу. Она сломалась у основания и, проломив крышу, упала на кухонную плиту. Теперь через дыру в потолке виднелось темное, ночное небо, большие несущиеся облака, А потом ветер обнаружил эту лазейку и, разметав золу, сдернул занавески и скатерть. Фотографии тетушек и дядюшек Филифьонки закружились по воздуху. Все безделушки пришли в движение, застучали, зазвенели, ударяясь друг о дружку. Двери захлопали, картина упала на пол.
Наконец, в замешательстве появилась разгневанная Филифьонка. «Сбылось. Пришел конец. Все кончено. Я больше не могу ждать».
Она хотела было позвонить Гафсе и рассказать ей… рассказать ей кое-что и в самом деле ужасное. Холодно и торжествующе.
Но ветер уже оборвал телефонные провода.
Филифьонка слышала лишь грохот сыпавшейся с крыши черепицы. «Если я поднимусь на чердак, меня сдует вместе с крышей, — рассуждала Филифьонка. — Если спущусь в подвал, меня засыплет обломками. Но что-то предпринять необходимо».
Окно распахнулось, и мелкие осколки стекла посыпались на пол. Дождь залил мебель красноватого дерева, гипсовый хемуль свалился со своего пьедестала и рассыпался на куски. С отвратительным грохотом на пол упала огромная люстра. Она принадлежала дяде Филифьонки. Все вокруг стонало и трещало. Потом Филифьонка увидела в осколке зеркала свое бледное лицо. Не задумываясь, она подбежала к окну и выпрыгнула наружу…
Филифьонка обнаружила, что сидит на песке. По лицу ее били теплые дождевые капли, а платье развевалось, словно парус.
Филифьонка крепко зажмурила глаза, понимая, что совершенно необязательно находиться в самом центре жуткой опасности.
Ветер завыл сильно и беспокойно. Все тревоги исчезли. Опасность скрывалась внутри дома, а не снаружи.
Филифьонка осторожно вздохнула, вдыхая запах морских водорослей и открыла глаза. На улице было светлее, чем в доме.
Она увидела разрушения. Дом белым пятном возвышался у нее за спиной на расстоянии вытянутой руки. Он словно скользил сквозь проносящуюся мимо над песчаными дюнами ночь.
«Никогда раньше я не выходила ночью на улицу, — подумала Филифьонка. — Если бы моя мама узнала…»
Филифьонка поползла против ветра вниз к берегу, чтобы оказаться как можно дальше от дома. Ей почудилось, что море стало теперь сине — белым. С грохотом на берег обрушивались волны, и водяная пыль, словно дым, вилась над побережьем. Этот дым на вкус оказался соленым.
Позади, в доме что-то затрещало, но Филифьонка даже головы не повернула. Она спряталась за большим камнем и, широко раскрыв глаза, смотрела во тьму. Ей не было холодно. И странная вещь — внезапно она поняла: она же совершенно спокойна! Очень странное чувство, но Филифьонка решила, что это даже здорово. Что же раньше ее беспокоило? Стихийные бедствия?
К утру буря должна была бы утихнуть. Филифьонка твердо уверовала в это. Она сидела, глубоко задумавшись о себе и стихийных бедствиях, о своей мебели. Она пыталась представить, что же там случилось в доме. Вроде, кроме печной трубы ничего и не сломалось. Филифьонка чувствовала: в ее жизни никогда не происходило ничего более важного. Буря вывела ее из равновесия, перевернула все шиворот-навыворот. Но Филифьонка не знала, что это еще не конец.
«Интересно, все ли вещи сломаны, вымазаны золой, покорежились или потрескались? Придется сесть и чинить их, неделя за неделей: склеивать, латать и высматривать потерянные кусочки…»
Омытый, отутюженный, красочный и вызывающий чувство сожаления берег. «Раньше, он, кажется, был лучше… Нет, нет. Только не назад в темные, холодные комнаты, только не надо снова пытаться их сделать уютными…»
— Нет! Не хочу! — закричала Филифьонка, поднявшись на дрожащих ногах. «Если я все буду делать как раньше, тогда все и останется как раньше. Я боюсь… боюсь снова почувствовать надвигающуюся опасность. Ко мне опять станут подкрадываться тайфуны и торнадо».
В первый раз Филифьонка оглянулась и посмотрела на дом хемуля. Дом выглядел как и раньше, но теперь он был наполнен сломанными вещами, и они ждали, что Филифьонка вернется и позаботится о них.
Не без сожаления покинет Филифьонка реликвии своих предков…
— Мама всегда напоминала мне о долге, — прошептала Филифьонка.
Настало утро.
На востоке цветком распустился рассвет. Последние капли дождя сорвались с неба, но тучи не расходились. Буря спряталась между ними. Несколько раз вдалеке прогремел гром.
Погода казалась неустойчивой. В ней таилось что-то неведомое. Филифьонка не знала, на что же ей решиться.
И тогда она увидела торнадо.
Торнадо ничуть не походил на ее собственное торнадо, которого она представляла сверкающими черными колоннами воды. Этот торнадо был настоящим. Он светился. Вихрь белых облаков, вращающихся по невероятной спирали. Торнадо становился белым как мел, там, где он соприкасался с водой.
Торнадо не ревел и не летел стремительно. Он двигался медленно и спокойно к берегу, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Солнце окончательно взошло, и его лучи высунулись на востоке, там, где уже давно не было облаков. Торнадо стал розовым.
Он выглядел невероятно высоким, бесшумно вращался и медленно приближался. Ближе, ближе…
Филифьонка не могла сдвинуться с места. Она спокойно стояла и думала: «О, мое прекрасное, удивительное стихийное бедствие…»
Торнадо выбрался на берег не так далеко от Филифьонки. Белая, величественная колонна прошествовала мимо нее. Подняв песок, колонна обрушилась на крышу дома хемуля. Филифьонка увидела, как все ее наволочки полетели в небо. Матерчатые подносы, фотографии в рамках, чайные салфетки, бабушкин серебряный кувшинчик, правила хорошего тона, вышитые серебром на шелке — такие знакомые вещи — все исчезло в вихре.
И Филифьонка восторженно подумала: «Как чудесно! Что может маленькая Филифьонка сделать против могучих природных сил? Что тут можно поправить и отремонтировать? Ничего! Все смыло, унесло прочь!»
Торнадо начал торжествующе резвиться на полях, и Филифьонка увидела, как он вдруг сузился, сломался и исчез. В нем больше не было нужды.
Филифьонка глубоко вздохнула. «Теперь никогда не стану бояться, — сказала она мысленно. — Теперь я свободна и могу делать что угодно».
Солнце поднялось выше, и Филифьонка отправилась в путь по мокрому песку. Тут-то она и наткнулась на свой ковер. Море разукрасило его водорослями и ракушками. Филифьонка только посмеялась. Она взяла ковер и бросила его в море, чтобы прополоскать.
Большая зеленая волна окатила Филифьонку, когда она шагнула в воду вслед за ковром, а прибой, шипя белой пеной, стал качать ее: вверх — вниз, вверх — вниз. Волны кружились вокруг нее, прозрачные и зеленые. Филифьонка вынырнула, отдышалась. Посмотрев на солнце, она что-то быстро пробормотала. Щебеча, пританцовывая, она выбралась из воды и вытащила ковер. Ни разу в жизни она не была так счастлива.
Гафса услышала крики, но прошло несколько минут, прежде чем она увидела Филифьонку.
— Как ужасно! — воскликнула Гафса. — Бедная маленькая Филифьонка!
— С добрым утром! — ответила Филифьонка. — Как спалось?
— Я сама не своя! — воскликнула Гафса. — Что за ночь! Я все время думала о вас. Я сама видела! Видела как оно появилось! Стихийное бедствие!
— Ты так считаешь? — невинно спросила Филифьонка.
— Как вы были правы, как правы, — продолжала Гафса. — Вы говорили: «Скоро что-то случится!» Вы просто чудо! А ваш прекрасный дом? Я всю ночь пыталась вам дозвониться. Я так беспокоилась, но на линии была поломка.
— Похоже на тебя, — фыркнула Филифьонка и принялась выжимать ковер. Но на самом деле это не имеет никакого значения. Если и стоит беспокоиться, так только о том, что в морской воде нет уксуса, и ковер может полинять.
Филифьонка села на песок и громко рассмеялась.
